Вместо этого все в резиденции спали сном непритязательных праведников. Как ненавистно все это Глоссу Раббану.

Тепло одевшись и не побрезговав даже перчатками, он тихо выскользнул из дома. По избитым ступенькам он спустился к воде — к докам и пристани рыбацких судов. На холоде туман конденсировался в иней, осевший на строениях причалов. Во влажном и затхлом здании причала Раббан нашел то, что искал: не раз использованные зазубренные вибрационные гарпуны. Можно было бы, конечно, запастись и более смертоносным оружием, но это свело бы на нет охотничий азарт.

Выплывая на спокойные воды фьорда, киты продолжали ворковать свои любовные песни; это пение отдавалось эхом, словно грохот падающих в воду обломков скал. Мрачные тучи затмили звезды, но тусклое зловещее свечение неба позволяло Раббану видеть, что он делает.

Он отвязал от причала одно из судов, достаточно малое, чтобы им можно было управлять в одиночку, но с толстостенным корпусом и массой, способной выдержать столкновение с объятым любовной лихорадкой меховым китом. Раббан запустил двигатель и вывел судно на середину фьорда, где ни о чем не подозревавшие киты продолжали плескаться, играть и петь друг другу свои глупые песни. Гладкие, обтекаемые силуэты проплывали мимо лодки, вибрируя от сотрясений своих голосовых связок.

Схватив рукой, одетой в перчатку, рычаг управления, Раббан направил судно к глубоким водам, где находилось основное стадо китов. Животные продолжали как ни в чем не бывало плавать, нисколько не потревоженные присутствием Раббана. Некоторые животные даже игриво терлись боками о борт рыбацкой шхуны.

Раббан вгляделся в темную воду, выискивая взрослых особей — пятнистых самцов, покрытых белесыми или золотисто-кремовыми пятнами. Были в стаде и мелкие особи. Неужели эти звери берут с собой детенышей, когда отправляются спариваться? Раббан хмыкнул и взял в руку один из зазубренных гарпунов.

Он заглушил двигатель и начал по инерции лавировать, видя, как киты бьондакс спокойно кувыркаются в воде, не замечая нависшей над ними опасности. Морские чудовища насторожились было, заметив судно, но потом снова начали резвиться и плескаться. Тупые животные!

Раббан метнул первый из вибрационных гарпунов. Последовало несколько сильных ударов о тело кита. Как только началась бойня, тональность китовой песни резко изменилась.

* * *

Набросив на себя первую попавшуюся одежду и обувшись в какие-то сапоги, Абульурд и Эмми бросились к докам. Растерянные слуги включили освещение главной резиденции, и многочисленные светильники рассеяли тьму.

Мирная песнь любви уступила место какофонии криков напуганных и встревоженных животных. Эмми схватила мужа за руку и помогла ему сохранить равновесие, когда он споткнулся о ступеньку, сбегая к кромке воды у пристани и стараясь рассмотреть, что творится во фьорде. Но огни дома были слишком яркими и позволяли видеть только мечущиеся по фьорду тени и… что-то еще. Наконец зажгли огонь маяка у первого дока. Яркий луч света выхватил из темноты всю гладь фьорда.

Едва не задохнувшись от горя и возмущения, Эмми издала вопль отвращения. Слуги, бежавшие следом за ними по лестнице, несли кто палки, кто импровизированное оружие, не зная, позовут ли их на защиту замка.

К причалу двигалось моторное судно. Двигатель натужно ревел, словно шхуна тащила за собой тяжелый груз. Эмми толкнула Абульурда в бок, и тот пристально всмотрелся в силуэт лодки, стараясь рассмотреть, кто находится на мостике. В душе он, конечно, уже знал ответ на этот вопрос.

Из темноты раздался голос Глоссу Раббана.

— Бросьте мне конец, чтобы я мог причалить. — Шхуна вошла в пятно света. Раббан был покрыт потом и, несмотря на холод, сбросил с себя теплую штормовку. Кровь покрывала его руки, грудь и лицо.

— Мне кажется, что я убил штук восемь или около того. Две мелкие туши я приволок сейчас, но мне потребуется помощь, чтобы доставить к причалу остальные туши. Вы свежуете их прямо в доке или у вас есть для этого специальная фабрика?

Абульурд был потрясен до такой степени, что не мог вымолвить ни слова. Канат выпал из его рук, как свернувшаяся в клубок змея. Перегнувшись через борт, Раббан сам схватил конец и обмотал его вокруг кнехта.

— Ты… убил их? — заговорил наконец Абульурд. — Ты их всех уничтожил?

Он посмотрел с берега на два трупа молодых китов, чьи тела матово поблескивали над водой. Кровь сочилась из многочисленных колотых ран. Шкура была содрана во многих местах и порвана. Глаза безжизненно зияли, словно торчащие из воды огромные блюдца.

— Конечно, я их убил. — Надбровные дуги Раббана пересекла зловещая морщина. — В этом заключается главный смысл охоты. — Он шагнул на причал из раскачивающейся шхуны и встал на пристани, словно ожидая, что сейчас его похвалят за совершенный подвиг.

Абульурд сжал и разжал кулаки. В его душе запылала столь непривычная для него ярость. Она клокотала и душила его — все же и в нем текла кровь баронов Харконненов.

По многолетнему опыту он знал, что промысел китов бьондакс должен проводиться во вполне определенных местах в определенное время, в противном случае стада будут впредь избегать тот участок, где происходил забой. Раббан же не имел ни малейшего понятия о принципах промысла и умел только управлять судном.

— Идиот, ты убил их в месте спаривания! — закричал Абульурд. От оскорбления Раббан вспыхнул до корней волос. Отец никогда не называл его так.

— На протяжении многих поколений они приходили в Тула-Фьорд воспитывать потомство и спариваться, а потом возвращались в глубокие арктические моря. Но у этих китов очень хорошая память. Генетическая память. Если кровь запятнала это место, они больше никогда не вернутся сюда. Они станут избегать этого места, как чумы, пока будут помнить бойню.

Он гнева и горя лицо Абульурда пошло багровыми пятнами. Его родной сын попрал все законы и правила, пролив в фьорд столько крови, что теперь ни один кит не вернется сюда много-много лет.

Раббан посмотрел на свои трофеи, плававшие за кормой шхуны, потом взглянул на фьорд, словно не слыша, что говорит отец.

— Кто-нибудь поможет мне или мне придется самому отправиться за остальными тушами?

Абульурд размахнулся и влепил Раббану затрещину, потом опустил руку и удивленно посмотрел на нее. Он впервые в жизни ударил сына.

Раббан навис над Абульурдом всей своей массой.

Еще немного, и он убьет кого угодно, даже родного отца.

Абульурд заговорил совершенно потерянным тоном:

— Киты больше никогда не вернутся сюда спариваться. Ты что, не понял этого, кретин? Все деревни, расположенные на берегу фьорда, существуют только за счет китобойного промысла. Без китов эти селения погибнут. За одну ночь они превратятся в деревни-призраки, люди покинут их. Киты больше не вернутся сюда.

Раббан упрямо замотал головой, не желая понимать тяжких последствий своей шалости.

— Почему вы так переживаете из-за этих людей? — Он взглянул на слуг, стоявших за спинами родителей, на мужчин и женщин, рожденных на Ланкивейле, на простолюдинов без голубой крови и перспектив — на деревенщину, на работяг. — В них нет ничего особенного, настанут трудные времена, но они как-нибудь выкрутятся. Это станет фактом их жизни.

Эмми посмотрела на Раббана и выплеснула наконец свои давно сдерживаемые эмоции.

— Как ты смеешь так говорить? Тебя было трудно простить за многое, Глоссу, но то, что ты сделал сейчас, превзошло по своей гнусности все остальное.

Раббан не испытал ни малейшего смущения.

— Как вы можете оба быть такими слепыми и глупыми? Вы что, не понимаете, кто вы? Не понимаете, кто я? Мы — Дом Харконненов! — проревел он, потом снова понизил голос:

— Мне стыдно быть вашим сыном.

Не говоря больше ни слова, он прошел мимо Эмми и Абульурда, вошел в резиденцию, помылся,