захваченная добыча и земли, и само отношение католической церкви — инициатора крестовых походов — к этим завоеваниям разрушили самый дух «святого паломничества». Жажда наживы оказалась сильнее дающего только духовное удовлетворение стремления к освобождению христианских святых мест. Победа часто превращается в поражение: таким поражением для всего христианского мира стал открывший в итоге исламу дорогу в Европу Четвертый крестовый поход.

Итак, Четвертый крестовый поход стал неким рубежом всего крестоносного движения. Современниками он еще мог восприниматься как небывалый успех святого дела, но уже через несколько десятилетий стало ясно, что он нанес этому самому делу непоправимый ущерб, став, фактически, смертельным ударом по самой крестоносной идее. Пусть агония затянулась на десятилетия, пусть прославил себя в веках «последний крестоносец» Людовик IX Святой — сути дела это не меняло. Практика крестовых экспедиций сохранялась еще довольно долго: можно вспомнить шесть (!) крестовых походов против чешских гуситов в первой трети XV века или печальный поход 1444 года против османов. Однако дух «борьбы за Гроб Господень» — тот, что поднимал в едином порыве сотни тысяч человек, вел от победы к победе Боэмунда и Готфрида, освещал своим сиянием действительные и мнимые подвиги Ричарда I Львиное Сердце — этот дух был сломлен. Он, казалось, возродился в трагической, героической, но и немного смешной фигуре Людовика Святого, но это было не возрождение, а лишь последняя вспышка, вскоре после которой все было кончено.

Парадоксально, но эта утрата духовной сути «святого паломничества» произошла в тот момент, когда католическая церковь и папство находились на вершине своего могущества. Более того, и Иннокентий III, и его последователи были чрезвычайно активны на этой «стезе Господней». Однако результат оказался диаметрально противоположен устремлениям римских первосвященников. Отчего же так произошло, почему идея, в течение столетия определявшая мировоззрение всей Европы, превратилась в ничто? Как произошел переход от небывалого клермонского энтузиазма к равнодушию и даже насмешке, с какими принимались папские призывы в XIII веке? Причин тому множество, но среди них стоит выделить несколько главных.

К XIII веку многое изменилось в Европе, и самые большие изменения произошли в экономической сфере. То, что в XI веке только намечалось — рост городов, товарного производства, денежного обращения — уже в XII столетии стало основополагающим вектором общественной жизни. Особенно стремительным был рост городов. Во Франции в XII—XIII веках возникли сотни новых городских центров, быстрыми темпами росли и старые города. За два столетия городское население выросло в шесть-десять раз. Аналогичная ситуация складывалась и в Германии, где в течение XIII века возникло более трехсот новых городов, и в Англии, большинство городских центров которой известно с XIII века.

Но сам рост городов и стремительное увеличение городского населения нельзя рассматривать в отрыве от происходящих параллельно и связанных с самим этим ростом изменений в экономике, политике и идеологии. Основной функцией городов была их роль рыночных центров, а рынок, безусловно, подразумевал и широкое товарное производство, и подлинно эквивалентный обмен, то есть переход от товарных (бартерных) сделок к денежному обращению. Деньги начинают приобретать все большую роль в общественной жизни, становятся самоцелью. Жажда наживы охватывает новые слои общества: от купцов и ремесленников, для которых она естественна и органична, она переходит на более архаичные социальные группы — феодалов и, в меньшей степени, крестьян. Деньги, богатство, накопление сокровищ становились движущей силой меняющегося общества, отодвигая господствовавшие ранее духовные ценности на второй план. Этого стремления к обогащению не избежала и сама католическая церковь. Именно с XIII века приобретает массовый характер практика выкупа за деньги своих данных сгоряча крестоносных обетов. Для некоторых проповедников это даже превратилось в своеобразное ремесло. После пламенной проповеди с разжиганием религиозного фанатизма и массовым принятием креста прихожанами, такой «агитатор» через несколько дней намекал уже пришедшим в чувство новоявленным воинам Христа, что данный обет можно и не выполнять, выплатив некоторую толику денег — якобы на крестоносные же нужды. Подобные злоупотребления приняли настолько массовый характер, что начали угрожать уже самому авторитету церкви. Это понимали наиболее дальновидные христианские деятели, и не зря именно первая половина XIII века стала временем рождения орденов «нищенствующих братьев во Христе» — францисканцев и доминиканцев. Однако эти попытки оздоровить ситуацию и возродить духовные ценности давали только ограниченный эффект. Жизнь менялась необратимо, и даже могучие фигуры Франциска Ассизского и Доминика Гусмана вряд ли могли что-то всерьез изменить в лучшую сторону. Алчность, страсть к богатству побеждала старую христианскую мораль, и ярким примером тому стал Четвертый крестовый поход.

Другим важным фактором ослабления крестоносной идеи стала заметная уже с XII века, но особенно усилившаяся в XIII столетии, централизация крупнейших европейских государств. Она достигла особенного успеха во Франции, а до середины этого века явно побеждала и в Германии. Казалось бы, достижения королевской власти в объединении своих стран никак не должны были влиять на идею крестовых походов — скорее, могли даже усилить мощь христианских армий. Но все было отнюдь не так просто. Централизация европейских государств, консолидация общественных сил вокруг монарха своей страны вызвали к жизни чрезвычайно мощную национальную идею. Единство нации начало подменять собой принцип религиозного единства. До XIII века Европа (католическая) осознавала себя как единый «христианский мир», в противовес «исламскому» или «языческому» миру. Но с этого времени она начала превращаться в Европу наций — Европу Франции, Англии, Германии. А вслед за национальной идеей пришли и национальные войны — как, например, борьба Филиппа II Августа с английскими королями за северофранцузские территории в 1202-1204 годах.