в тиши своего уединения даст голос тем частям своей личности, которые приглушены. Я планировал раскрыть в заметках те стороны своего характера, которые мое личное тщеславие и профессиональная сдержанность не позволяли раскрывать во время сеансов. Особенно я надеялся на то, что она после понимания моих слабостей, сомнений, растерянности и разочарования откорректирует свою нереалистичную переоценку меня. Ее детский удивленный взгляд часто меня просто обескураживал и заставлял испытывать чувство одиночества. Я хотел, чтобы она это знала. Мне хотелось, чтобы она выбралась из этой допотопной канавы и посмотрела на меня, коснулась меня, поговорила со мной лицом к лицу. Если она сможет это сделать и если я сумею показать, что смогу принять и даже приветствовать скрытые черты ее характера по мере того, как они по одному будут робко просовывать свои головки через решетку ее самоуничижения, тогда я буду знать, что смогу ей помочь в ее развитии.

Чтение текста, который мы с Джинни написали, явля ется для меня обогащающим опытом. До этого лишь неко торые психотерапевты имели возможность так подробно рассматривать в двойственной перспективе весь ход тера 315 пии. Меня удивляет многое. Позвольте мне начать с явного расхождения в перспективе между мной и Джинни. Часто ей нравится одна часть занятий, мне другая. Я стараюсь довести интерпретацию до полного понимания с большой решимостью и самолюбием. Чтобы ублажить меня и ускорить наше продвижение к более важным областям, она «соглашается» с интерпретацией. Чтобы нам перейти к «рабочим областям», я же, с другой стороны, потакаю ей тем, что удовлетворяю ее молчаливые запросы на совет, предположения, увещевания или наставления. Я высоко ценю свои внимательные пояснения. Одним мастерским мазком я придаю смысл ряду разрозненных, вроде бы не связанных между собой фактов. Она вообще редко признает и практически не ценит мои старания, а вместо этого, кажется, просто извлекает выгоду из моих простых гуманных актов: я смеюсь ее юмору, отмечаю ее одежду, называю ее пышкой, поддразниваю ее во время ролевой игры.

Для меня важной является аналогия с Розенкранцем и Гильденстерном. То, что терапевт является протагонистом во многих разнообразных синхронных драмах, является его страшным наивысшим секретом. Кроме того, несмотря на все заявки на полное самораскрытие, именно этим секретом нельзя полностью делиться. Это является очень ярким объяснением некоторых парадоксов психотерапии. Наши отношения глубоки и искренни, однако упаковка у них антисептическая: мы встречаемся предписанные пятьдесят минут, она получает компьютеризированные уведомления из административного офиса клиники. Тот же кабинет, те же стулья, то же положение. Мы много значим друг для друга, однако мы персонажи на генеральной репетиции. Мы очень дороги друг другу, однако по окончании сеанса мы исчезаем. И когда наша работа будет закончена, мы никогда не встретимся друг с другом.

Я намекаю Джинни, что мы стремимся к эгалитаризму, тем не менее записки раскрывают наш неотъемлемый апартеид. Я пишу третьему лицу «Джинни», она второму лицу «вы». Я даже в самых сокровенных отступлениях в заметках не раскрываю Джинни то, что ожидаю от нее. Для нее прием у меня часто является основным событием недели. Для меня она зачастую является одной из многих пациентов, которых я принимаю в конкретный день. Обычно я уделяю ей основное внимание, но иногда не могу отключиться от предыдущих драматических событий с другими пациентами. Я ожидаю, что она примет меня к себе, позволит мне быть для нее всем — и все же большей частью у себя в душе я отношу ее к другому разряду. А как может быть иначе? Каждый раз отдавать все всем означает ничего не оставить для себя.

Несмотря на то, что в отчетах перечисляется огромное количество и разнообразие методов, у меня нет ощущения, что моя терапия с Джинни была методологически ориентированной. Скорее, конкретные методики были полностью разового применения и использовались в рамках описанной мною концептуальной схемы. Хотя я не люблю заниматься препарированием, я попытаюсь продемонстрировать это путем анализа некоторых методик с обсуждением логического обоснования их применения.

Основные методики, примененные мною, можно разбить на три группы: (а) интерпретационная методика, (б) экзистенциальная методика, (в) активационная методика (под которой я подразумеваю наставление, совет, исповедь и очищение, парную ролевую терапию, поведенческую модификацию и обучение уверенности в себе).

Интерпретация — это способ разъяснения. Большая часть нашего поведения контролируется силами, которые мы не осознаем. Фактически можно даже сказать так, что мы все умственно больны, но в той степени, до которой нас довели бессознательные силы. Психотерапия в том плане, в котором я практиковал ее с Джинни, стремится осветить темноту — отвоевать психологическую территорию от бессознательного путем высвечивания интеллекта. Пояснительный процесс был одним из этапов помощи Джинни взять под активный контроль свою жизнь.

Какие интерпретации я делал? На какие инсайты я надеялся? Обычно считается, что интерпретация, инсайт и бессознательное относятся только к далекому прошлому. Действительно, до самого конца своей жизни Фрейд считал, что успешная терапия базируется на полной реконструкции ранних жизненных событий, которые сформировали умственный аппарат и теперь находятся в бессознательном. Однако в своей работе с Джинни я не пытался копаться в прошлом. Напротив, я старательно избегал этого и ориентировал Джинни на сопротивление при ее попытках заглянуть в прошлое.

Я хотел помочь Джинни исследовать свое бессознательное (если только оно ее стесняло), но не желал исследовать прошлое. Есть ли здесь противоречие? Лучше всего мою позицию объясняет следующее задание: представьте себе бессознательное как абстракцию, состоящую из двух координат: вертикальная, временная координата и горизонтальная, неисторическая поперечная координата. Вертикальная временная координата уходит вниз, в прошлое и вверх, в будущее. Временная историческая координата развития — это знакомая концепция. Вряд ли кто будет оспаривать, что события далекого прошлого, давно забытые или подавленные, сформировали структуру нашей личности и оказывают сильное влияние на наше поведение. Что не так очевидно — так это то, что мы находимся и под контролем «еще не сбывшегося» — наших проекций в будущее. Цели, которые мы ставим перед собой; то, как нам хочется, чтобы нас, в конечном счете, рассматривали; проекция, накладываемая смертью на нашу жизнь; наше желание, чтобы нас помнили; все разнообразные и символические формы, принимаемые нашим стремлением к бессмертию — все это может находиться вне понимания и значительно влиять на нашу внутреннюю жизнь и внешнее поведение. Будущее притягивает нас как магнит, а прошлое действует как детерминистская движущая сила.

Но особой целью моих интерпретационных усилий была горизонтальная неисторическая координата бессо знательного. В любой момент времени существуют наслое ния сил, действующих вне нашего сознания, которые ока зывают влияние на наши действия и поступки. Например, Джинни находилась под диктатом своего идеализирован ного имиджа, чувства собственного достоинства, которые определяли, какие аспекты ей в себе ценить, а какие по давлять в силу ее иррациональной потребности в любви и убеждения, что самоутверждение грешно или опасно. Для полной уверенности можно оспорить, что эти бессозна тельные неисторические силы формируются прошлыми переживаниями. Но дело не в этом. Временная причинная связь является несущественной системой ориентиров в те рапевтической области деятельности. Археологические раскопки, поиски источника, первопричины — интерес ные вопросы, но не синонимичны терапевтическому про цессу, хотя и имеют к нему отношение. Интеллектуальное целомудрие часто служит интересам и энтузиазму терапевта. Оно сочетается с зависимостью пациента от формирования эпоксидной связки, сцепляющей пациента и терапевта на достаточно долгое время, чтобы начал действовать основной инициатор изменений — терапевтические отношения. Раскопки мне тоже нравятся, но, по возможности, я стараюсь сдерживать свое любопытство и фокусировать свое внимание на многослойных силах, сознании и бессознательном, которые в непосредственном настоящем формировали мысли, чувства и поведение Джинни.

Большая часть моей интерпретационной работы вращается вокруг «переноса» нереальных отношений Джинни на меня. Вместо того чтобы абстрактно обсуждать ее нежелание отстаивать свои права или ее неспособность выражать гнев, я сделал попытку рассмотреть эти трудности в их проявлении в отношениях со мной. Поэтому я занудливо просил Джинни выразить все ее чувства ко мне. Моя первая задача заключалась в том, чтобы помочь ей осознать свои чувства, а затем выразить их. Я вынужден был сначала полагаться на косвенные свидетельства и делать вывод о ее переживаниях. Она отрицает наличие сильных чувств ко мне, однако регулярно в ночь перед сеансом не спит и полна страхов. Непосредственно перед сеансом или после него у нее разыгрывается сильная мигрень или на пути в кабинет у нее