Здесь бобры роют небольшой подземный ход, выводя его в надводную часть. Начиная расширять логово, животные рушат свод постройки, который затем заделывают ветками, скрепляя их илом. Со временем логово расширяют вновь, выгрызая изнутри нишу и снова надстраивая свод ветками и илом. Эта работа повторяется много раз, иногда на протяжении жизни нескольких поколений бобров. Несмотря на кажущуюся примитивность, бобровые хатки – сооружения достаточно капитальные, с большим трудом разрушаемые, в них бобрам не страшны ни морозы, ни хищники.

Впрочем, вопреки расхожему убеждению бобры не такие уж любители возводить хатки. Подобные жилища они строят только в том случае, если в выбранном ими месте берега недостаточно высоки и прочны, и у бобров нет возможности выкопать нору, куда более типичное для них обиталище. Самая простенькая нора – это подземный ход, один конец которого открывается под водой, а другой заканчивается расширением – логовом, пол которого зверьки выстилают древесной стружкой. Такие незатейливые убежища сооружаются бобрами весной и служат жилищем на время высокой полой воды. Гораздо сложнее устроены постоянные норы, в которых бобры живут на протяжении нескольких лет. Зачастую это целые лабиринты подземных многоэтажных тоннелей с гнездовыми камерами, отдушинами, тупиками. Протяженность таких нор порой доходит до 200 метров.

В местах, максимально обеспеченных необходимой для них пищей, бобры сооружают еще и кормовые норы. Эти «кладовые» устроены существенно проще и используются ими как своего рода столовые. На случай опасности звери возводят под землей специальные убежища-тоннели, большая часть которых затоплена водой, и лишь кое-где устраивают в них маленькие камеры, в которых можно глотнуть воздуха и переждать угрозу. Как правило, вход в любую нору скрыт под водой на глубине не более 2 метров, примерно на таком же расстоянии от земной поверхности бобры роют ходы в грунте берега.

Разглядывая бобриный домик, я недоумевал по поводу того, почему животные вместо хатки не устроили норы – берег казался мне вполне пригодным для такого строительства. Хотя бобры наверняка лучше меня разбирались в свойствах местного грунта… За этими размышлениями я едва не пропустил самое интересное – возле небольшого домика из воды показалась ушастая голова его хозяина. Бобр внимательно оглядел окрестности, принюхался, но, видимо, не заметив ничего подозрительного, поплыл прямо на меня. И хотя я и знал, что бобры не так уж осторожны и пугливы, как принято думать, дыхание все же невольно затаил. Пока эта мысль проносилась в моей голове, я сделал неосторожное движение ногой, и под ней хрустнула ветка. Звук этот в лесной тишине показался подобным грому, причем не только мне… Бобр замер на месте и, встретившись со мной глазами, тотчас нырнул, оглушительно хлопнув хвостом по воде, предупредив таким образом об опасности своих сородичей. Мне ничего не оставалось, как ретироваться в заросли кустарника, в надежде на то, что животное, успокоившись, покажется снова. Ждать пришлось недолго – бобр вскоре действительно вынырнул и, снова ударив по воде хвостом, ушел под воду. Сей маневр он повторил несколько раз, будто говоря мне: «Знаю, что ты прячешься в кустах, ну подожди же у меня!» Видно, здорово осерчал на невольного нарушителя его привычной размеренной жизни…

Уже на исходе лета я вновь оказался у бобриной речки. Тайга начала прощаться со своим изумрудным нарядом – багрец, словно ранняя седина, слегка тронул поросшие лесом холмы. Вода в ручье спала, обнажив большую часть плотины, которую теперь можно было разглядеть во всех подробностях. Основой для нее послужил ствол дерева, упавший поперек русла. Вокруг него бобры уложили палки, куски стволов, веток, кое-где были видны камни, и все это сооружение надежно цементировал ил. Длина плотины не превышала 10 метров, ширина была около полуметра, да и высота не более полутора, хотя известны и такие бобриные плотины, длина которых достигает от 100 до 1 000 метров. Но подобные гигантские сооружения чаще строят бобры Северной Америки. Нередко звери не ограничиваются возведением плотины только в русловой части. Когда подпруженная речка начинает разливаться по пойме, бобры стремятся перехватить и эту вышедшую из берегов воду, сооружая уже в пойме небольшие плотинки, которые, проходя от дерева к дереву, от куста к кусту, с каждым днем увеличиваются в размерах, превращаясь постепенно в единую большую запруду.

При заготовке «стройматериалов» бобрам очень помогают их знаменитые зубы – резцы, которыми звери валят, а затем разделывают на части далеко не самые мелкие деревья. Плотина подновляется бобрами постоянно, но чаще всего – осенью. Однако сейчас бобров у запруды видно не было.

Я взял бинокль и принялся разглядывать противоположный берег затона. Трава уже пожухла, а потому я смог разглядеть то, чего не заметил в прошлый раз. На берегу бобрами было проложено несколько каналов. Обычно каналами постепенно становятся тропы, по которым звери регулярно ходят к местам жировок и заготовок кормов. Постоянно утаптывая и подрывая грунт, бобры превращают такие дорожки в заполненные водой каналы, по которым можно скрытно добраться к местам кормежки, улизнуть от врагов или транспортировать заготовленные ветви деревьев.

У одного из таких каналов я и увидел «своих» бобров – четверо взрослых и трое малышей обедали корой поваленной ими осины. Видимо, в сборе было все семейство – самец и самка, двое их взрослых годовалых детей и три бобренка, родившиеся этой весной.

Бобр – хороший семьянин, а потому в одиночестве он живет редко. Обычным временем появления детенышей считается конец весны – начало лета. Первые полтора месяца бобрята питаются жирным, высококалорийным молоком матери и очень быстро растут. Но уже через пару недель их рацион пополняется и растительной пищей. В течение месяца-полутора детеныши становятся объектом заботы всей семьи. Взрослые животные обогревают и охраняют бобрят, приносят им пищу, участвуют в играх, сопровождают в прогулках по водоему. Как правило, достигнув двухгодовалого возраста, по весне молодые бобры покидают семью. И надо сказать, что этот период едва ли не самый опасный в жизни молодых бобров. Помимо хищников угрозу может представлять даже встреча с другими бобрами. Миролюбивые в семье и спокойно воспринимающие своих ближайших соседей, бобры удивительным образом преображаются при встрече с чужаками. И подобные столкновения почти всегда перерастают в жесточайшую схватку, во время которой бобры своими мощными резцами наносят друг другу тяжелые, подчас смертельные, раны.

…В сгустившихся сумерках уже не помогал и бинокль – я перестал различать животных, для которых вечер и ночь – привычное время бодрствования. Не без сожаления я оставил бобровый пруд, надеясь еще вернуться в эти места через пару недель. Но когда это произошло, меня ждало горькое разочарование – бобровая хатка оказалась разрушенной. Здоровенные следы, тянущиеся вдоль берега, не оставляли никаких сомнений в том, что здесь побывал медведь, разворотивший бобриное жилище. Косолапый хищник, пытаясь добраться до обитателей хатки, уничтожил ее до основания…

Я присел на покрытый мхом пень, огляделся вокруг. Царящее в тайге безмолвие сегодня казалось просто мертвым. Я еще долго смотрел на лениво текущий ручей, а когда, собираясь уходить, встал, тут же услышал характерный громкий шлепок по воде – так, я знал это наверняка, в случае опасности делают только бобры. А мгновение спустя с разных концов водоема раздались такие же сигналы тревоги, подхваченные другими членами этой небольшой бобриной семьи. А это означало, что мои знакомые никуда не делись и наверняка уже строили себе новое жилье…

Дмитрий Иванов

В древних египетских «Текстах пирамид» повествуется о временах, «когда небо еще не возникло, когда люди еще не возникли, когда смерть еще не возникла…» Речь в них, разумеется, шла о неком мифическом правремени, в котором, как в зерне, заключены важнейшие потенции будущего жизнеустройства, в том числе и смерть. В мифологемах самых разных народов в том или ином виде обязательно найдутся сказания о «золотом веке» – когда в архаическом сознании людей уже присутствовали проявления всего многообразия земной жизни и только смерть почему-то «запаздывала»… Это было время пребывания Адама и Евы в раю, когда люди были бессмертны. Потом смерть обязательно возникала: возможно, как наказание за «первородный грех», предшествовавший изгнанию из рая, или как результат нелепой случайности, неправильно переданной Божественной вести, а может быть, напротив, как следствие сознательного волеизъявления богов.

Именно в сопоставлении со смертью человек осознает самого себя, осознает, что такое жизнь, и в зависимости от того, как он видит противостояние жизнь—смерть, развиваются мифология, религия, философия, архитектура, да и вообще все области культуры, которые на первый взгляд со смертью никак не связаны… Разумеется, в наш гедонистический век мы не любим говорить о смерти как о своего рода