познакомить тебя со своим очень хорошим другом. Мори Грин — Бен Мирс.
Ладонь Бена утонула в обеих руках Мори Грина. За очками в черной оправе блеснули глаза.
— Шалом и вам тоже. Все друзья Джимми… ну, и так далее. Заходите, оба. Я могу позвонить Рэйчел…
— Пожалуйста, не надо, — сказал Джимми. — Мы пришли попросить об одном одолжении. Довольно большом.
Грин взглянул Джимми в лицо более пристально.
— О довольно большом одолжении, — тихо и язвительно проговорил он. — С чего бы? Что ты сделал для меня такого, что мой сын заканчивает Северо-западный третьим в своей группе? Все, что угодно, Джимми.
Джимми покраснел.
— Любой бы сделал то же самое, Мори.
— Спорить с тобой я не собираюсь, — сказал Грин. — Проси. Что это так встревожило вас с мистером Мирсом? Вы попали в аварию?
— Нет. Ничего подобного.
Мори проводил их в маленькую кухоньку за часовней и, пока они беседовали, сварил кофе в видавшем виды старом кофейнике, который стоял на плите.
— Норберт еще не приезжал за миссис Глик? — спросил Джимми.
— Нет, и не подавал никаких признаков жизни, — ответил Мори выставляя на стол сахар и сливки. — Этот тип явится сюда в одиннадцать ночи и будет удивляться, чего это я его не впускаю. — Он вздохнул. — Бедняжка. Такая трагедия в одной семье. И с виду такая милая, Джимми. Ее привез старый болван Рирдон. Она была твоей пациенткой?
— Нет, — сказал Джимми. — Но мы с Беном… нам хотелось бы посидеть с ней сегодня вечером, Мори. Прямо там, внизу.
Грин замер, не дотянувшись до кофейника.
— Посидеть с ней? Обследовать ее, ты хотел сказать?
— Нет, — твердо сказал Джимми. — Просто посидеть с ней.
— Ты шутишь? — Грин внимательно присмотрелся к ним. — Нет. Вижу, что нет. Зачем тебе это?
— Этого я не могу тебе рассказать, Мори.
— О. — Он разлил кофе, сел с ними за стол и отхлебнул. — Не слишком крепкий. Отлично. А что, она что-то подцепила? Что-нибудь заразное?
Джимми с Беном переглянулись.
— Не в общепринятом понимании, — наконец сказал Джимми.
— Ты хочешь, чтобы я помалкивал, э?
— Да.
— А если приедет Норберт?
— С Норбертом я управлюсь, — ответил Джимми. — Скажу ему, что Рирдон просил меня проверить ее на инфекционный энцефалит. Он проверять не станет.
Грин кивнул.
— Если у Норберта не спросить, который час, он и не узнает, что надо смотреть на часы.
— Договорились, Мори?
— Конечно, конечно. Я думал, ты сказал — большое одолжение.
— Может, это больше, чем ты думаешь.
— Сейчас я допью кофе, пойду домой и погляжу, что за кошмар приготовила мне Рэйчел на воскресный ужин. Вот ключ. Будешь уходить, Джимми, запри.
Джимми сунул ключ в карман.
— Запру. Еще раз спасибо, Мори.
— Все, что угодно. Только ты тоже сделай мне одно одолжение.
— Разумеется. Какое?
— Если она что-нибудь скажет, запиши для потомства. — Он рассмеялся, заметил одинаковое выражение лиц молодых людей и замолчал.
Было без пяти семь. Бен ощутил, как в тело начало просачиваться напряжение.
— Можешь спокойно перестать есть глазами часы, — сказал Джимми. — Они от этого быстрее не пойдут.
Бен виновато вздрогнул.
— Я очень сильно сомневаюсь, что вампиры — если они вообще существуют
— поднимаются по календарному заходу солнца, — добавил Джимми. — В это время совсем темно не бывает.
Тем не менее он встал и выключил телевизор, оборвав на середине кряканье лесной утки.
На комнату опустилось одеяло тишины. Они сидели в рабочей комнате Грина, а на столе из нержавейки, снабженном трубками и педалями для подъема и спуска, лежало тело Марджори Глик. Это напомнило Бену столы в родильном отделении больницы.
Еще когда они пришли сюда, Джимми отвернул прикрывавшую труп простыню и провел беглое обследование. На миссис Глик был стеганый халат винного цвета, вязаные тапочки, на левой голени — кусочек пластыря, возможно, скрывающий порез от бритья. Бен старался не смотреть, но тело снова и снова притягивало к себе его взгляд.
— Что думаешь? — спросил Бен.
— Не собираюсь ни за что ручаться, поскольку впереди еще три часа, которые все решат в ту или иную сторону. Но ее состояние поразительно сходно с состоянием Майка Райерсона — никаких трупных пятен, никаких следов окоченения или его начала. — Джимми натянул простыню обратно и больше ничего не сказал.
Было 7:О2.
Вдруг Джимми сказал:
— Где твой крест?
Бен вздрогнул.
— Крест? Господи, у меня его нет!
— Ты никогда не был бойскаутом, — сказал Джимми и раскрыл сумку. — Я же всегда являюсь во всеоружии.
Он вытащил два шпателя, ободрал защитный целлофан и скрепил их с помощью пластыря под прямым углом.
— Благослови его, — велел он Бену.
— Что? Я не могу… я не знаю, как.
— Тогда придумай, — велел Джимми, и его приятное лицо неожиданно напряглось. — Ты же писатель, тебе следует быть метафизиком. Ради Бога, скорее. Думаю, сейчас что-то произойдет. Разве ты не чувствуешь?
И Бен почувствовал. В медленных лиловых сумерках словно бы собиралось что-то пока невидимое, но тяжкое и электризующее. У него пересохло во рту и, прежде чем заговорить, пришлось облизать губы.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. — Подумав, Бен добавил: — И во имя Непорочной Девы Марии тоже. Благословляю этот крест и… и…
Слова поднимались к губам с неожиданной таинственной уверенностью.
— Господь — Пастырь мой, — говорил Бен, и слова падали в полную теней комнату, как падали бы камни в глубокое озеро. — Не я возжелал — Он покоит меня на зеленых пажитях. Он водит меня к водам тихим. Он воскрешает душу мою.
Голос Джимми подхватил нараспев:
— Он направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь никакого зла…
Дышать свободно стало невозможно. Бен обнаружил, что все тело у него пошло гусиной кожей, а короткие волоски на шее встали дыбом, как перья у драчливого петуха.
— Твой жезл и Твой посох — они успокоивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов
