— Твой милый мальчик Флойд Тиббитс, — проговорила Сьюзан, едва ли сознавая, что по щекам потекли слезы, — уложил Бена в больницу.
И выбежала, не дожидаясь ответа.
Сьюзан добралась до больницы в половине седьмого. Она сидела на неудобном пластиковом стуле, уперевшись отсутствующим взглядом в экземпляр «Хорошей хозяйки». «И кроме меня — никого, — думала она. — Черт, вот ужас-то.» Она совсем уже решилась позвонить Мэтту Бэрку, но подумала, что врач вернется, обнаружит ее отсутствие — и не стала.
Минутная стрелка часов в приемном покое ползла от метки к метке. В без десяти семь из дверей вышел врач с кипой бумаг в руке и сказал:
— Мисс Нортон?
— Да. С Беном все в порядке?
— В данный момент ответить на ваш вопрос невозможно. — Врач заметил страх, появившийся в лице Сьюзан, и добавил: — Кажется так, но он пробудет у нас два-три дня. У него трещина по линии волос, множественные синяки, сотрясение и черт знает какой фонарь под глазом.
— Можно к нему?
— Только не сегодня. Он получил инъекцию снотворного.
— На минуточку? Пожалуйста. На одну минутку?
Доктор вздохнул.
— Если хотите, можете взглянуть на него. Он, скорей всего, спит. Если он сам не заговорит с вами, молчите.
Он проводил Сьюзан на третий этаж, а потом по пропахшему лекарствами коридору к палате в дальнем его конце. Вторую койку в ней занимал какой-то мужчина, который читал журнал и взглянул на пришедших лишь мельком.
Бен лежал с закрытыми глазами под натянутой до подбородка простыней, такой бледный и неподвижный, что одно страшное мгновение Сьюзан не сомневалась: пока она внизу разговаривала с врачом, Бен умер, ускользнул из своего бренного тела. Потом девушка заметила, что его грудь медленно, мерно поднимается и опускается, и покачнулась — такое громадное облегчение испытала. Она пристально вгляделась в лицо Бена, вряд ли замечая покрывающие его кровоподтеки. Мать назвала его маменькиным сынком — теперь Сьюзан стало понятно, как той могла придти в голову такая мысль. Сильные черты были одухотворенными (она жалела, что лучшего слова нет, «одухотворенным» обычно называют провинциального библиотекаря, который пишет в свободное время высокопарные сонеты в духе Спенсера, посвящая их нарциссам — но другого подходящего слова не было). Только шевелюра казалась мужской в традиционном смысле этого слова.
Черные густые волосы словно бы плыли вокруг лица.
Слева над виском резким белым пятном выделялся бинт.
«Я люблю этого человека, — подумала она. — Поправляйся, Бен. Поправляйся и заканчивай книгу, так, чтобы, если я нужна тебе, мы смогли бы уехать из Удела вместе. Удел стал нехорош для нас обоих.»
— По-моему, вам пора идти, — сказал врач. — Может быть, завтра…
Бен пошевелился и издал горлом сиплый звук. Веки медленно поднялись, опустились, опять поднялись. Глаза от снотворного потемнели, но в них было сознание ее присутствия. Он накрыл ладонь Сьюзан своей. Из глаз девушки потекли слезы. Она улыбнулась и сжала пальцы Бена.
Бен шевельнул губами, и Сьюзан нагнулась, чтобы расслышать.
— В вашем городе живут настоящие убийцы, да?
— Бен, мне так жаль…
— По-моему, до того как он меня сшиб, пару зубов я ему выбил, — прошептал Бен. — Неплохо для писаки.
— Бен…
— Мне кажется, достаточно, мистер Мирс, — вмешался доктор. — Дайте клею возможность схватиться.
Бен перевел взгляд на врача.
— Всего минутку.
Доктор закатил глаза.
— Она тоже так говорила.
Веки Бена снова скользнули вниз, потом с трудом поднялись. Он сказал что-то непонятное.
Сьюзан склонилась поближе.
— Что, милый?
— Еще не стемнело?
— Нет.
— Хочу, чтобы ты поехала к…
— К Мэтту?
Бен кивнул.
— Передай ему… я велел все тебе рассказать. Спроси, знаком ли он… с отцом Каллахэном. Он поймет.
— Ладно, — сказала Сьюзан. — Передам. Теперь спи. Доброй ночи, Бен.
— Идет. Люблю тебя. — Он пробормотал что-то еще — дважды, — а потом закрыл глаза и задышал глубже.
— Что он сказал? — спросил доктор.
Сьюзан хмурилась.
— Вроде бы «заприте окна», — ответила она.
Когда Сьюзан вернулась за плащом, в приемном покое оказались Ева Миллер с Пронырой Крейгом. На Еве было старое осеннее пальто с подпорченным меховым воротником, явно считающееся выходным, а Проныра утопал в мотоциклетной куртке, которая была ему велика. При виде этой парочки Сьюзан стало теплее.
— Как он? — спросила Ева.
— По-моему, все будет хорошо, — Сьюзан повторила диагноз, и лицо Евы расслабилось.
— Я так рада. Мистер Мирс, кажется, очень милый человек. В моем пансионе ничего такого никогда не бывало. Паркинсу Джиллеспи пришлось запереть Флойда в камере для пьяных. Хотя вел он себя не как пьяный. Просто вроде бы… не знал, что делать и был как в дурмане.
Сьюзан помотала головой.
— Это вообще не похоже на Флойда.
На мгновение воцарилось неловкое молчание.
— Бен замечательный малый, — сказал Проныра и похлопал Сьюзан по руке. — Не успеешь оглянуться, а он уж будет на ногах. Погоди, вот увидишь.
— Да я не сомневаюсь, — сказала Сьюзан, сжав обеими руками его ладонь. — Ева, отец Каллахэн — настоятель церкви Святого Андрея, да?
— Да, а что?
— Так… любопытно. Послушайте, спасибо вам обоим, что пришли. Если бы вы смогли завтра придти еще раз…
— Будет сделано, — сказал Проныра. — Само собой придем, разве не так, Ева? — Он украдкой обнял ее за талию. Тянуться было неблизко, но жест у Проныры вышел как бы случайным.
— Да, мы придем.
Сьюзан вышла вместе с ними на стоянку, а потом поехала обратно в Салимов Удел.
Вопреки своему обыкновению, Мэтт не отозвался на ее стук и не крикнул «Войдите!»
Вместо этого из-за двери раздался очень тихий, очень осторожный голос, который Сьюзан едва узнала:
— Кто там?
— Мистер Бэрк, это Сьюзан Нортон.
Он открыл. Увидев, как он изменился, Сьюзан испытала настоящее потрясение. Мэтт выглядел старым и измученным. Через секунду она заметила у него на груди тяжелый золотой крест. В этой пятидолларовой
