Они с фотографом отправились наверх.
Паркинс Джиллеспи влил себе в кофе столько сливок, что пошло через край на блюдце, сунул в кофе большой палец — проверить, что вышло, вытер палец о штаны и, прикуривая очередную сигарету, сказал:
Тут Бен с Мэттом завели свою песенку. Все, что они наговорили, не было ложью в полном смысле слова, однако недомолвок оказалось довольно, чтобы связать учителя с писателем тонкой нитью конспирации. Хватило их и для того, чтобы заставить Бена пуститься в беспокойные размышления: то ли он сейчас соучаствует заставить Бена пуститься в беспокойные размышления: то ли он сейчас соучаствует безобидной глупости, то ли чему-то более серьезному и мрачному. В голове звучали слова Мэтта: «Я позвонил вам, поскольку в Салимовом Уделе вы — единственный, кто способен выслушать такую историю.» «В каком бы отношении ни был ущербным рассудок Мэтта, — подумал Бен, — неспособным разбираться в людях старика не назовешь.» От этого молодой человек тоже нервничал.
К половине десятого все было кончено.
Приехал катафалк Карла Формена, забрал тело Майка Райерсона, и, покинув вместе с ними дом, факт смерти стал достоянием города. Джимми Коди вернулся к себе, Норберт с фотографом отправились в Портленд для беседы с медицинским экспертом округа. Паркинс Джиллеспи немного постоял на крыльце, следя за медленно катившим вверх по дороге катафалком. С губы свисала сигарета.
— Столько раз Майк садился вместо Формена за баранку, а ведь, небось, ни сном ни духом, что так скоро поедет в кузове… — Он повернулся к Бену.
— Еще не уезжаете из Удела, нет? Ежели вы не против, так я бы хотел, чтоб вы дали показания коронерскому суду.
— Да нет, не уезжаю.
Констебль смерил его взглядом блекло-голубых глаз.
— Я вас проверял через федеральщиков и в Августе, в полицейском управлении штата. Вы чистенький.
— Приятно слышать, — сдерживаясь, сказал Бен.
— Я слыхал, вы ухлестываете за дочкой Билла Нортона.
— Виновен, — ответил Бен.
— Она милашка, — без улыбки сказал Паркинс. Катафалк скрылся из вида, даже шум мотора превратился в тихое замирающее жужжание. — Думаю, Флойда Тиббитса она теперь видит редко.
— Парк, у тебя нет никакой бумажной работы? — деликатно поторопил Мэтт.
Паркинс вздохнул и выбросил окурок. — А как же. Два экземпляра, три экземпляра, не-рвать-скрепки- не-трогать. Последнюю пару недель неприятностей от этой работенки больше, чем от суки с клещами. Может, эта старая развалина, дом Марстена, проклят.
Бен с Мэттом сохраняли бесстрастные лица.
— Ну, покедова, — констебль подтянул штаны и пошел к машине. Открыв дверцу, он обернулся. — Чего-то вы оба от меня скрываете, а?
— Паркинс, — отозвался Мэтт, — что ж тут скрывать? Он умер.
Еще секунду Паркинс не сводил с них выцветших глазок, которые остро и пронзительно поблескивали из-под крючковатых бровей, а потом вздохнул.
— Надо думать, — согласился он. — Но до чего ж занятно, черт меня побери. Псина. Парнишка Гликов. Потом второй пацан Гликов. Теперь вот Майк. Это ж для такого ссаного городишки, как наш, план за год. Бабуля моя говорила, что Бог любит троицу, а не четверку.
Он сел в машину, завел мотор и задним ходом выбрался с подъездной дороги.
Минутой позже, прогудев на прощанье, машина исчезла за холмом.
Мэтт порывисто вздохнул.
— Все.
— Да, — сказал Бен. — Я выдохся. А вы?
— Тоже, только я чувствую себя… странно. Знаете, в каком смысле ребята пользуются этим словом?
— Да.
— У них есть еще одно выражение: ломает. Я как будто отхожу от хорошей дозы ЛСД или мефетамина, тогда даже нормальным быть — ненормально.
— Он с силой провел рукой по лицу. — Боже мой, вы должны думать, что я тронутый. При свете дня все это звучит, как бред душевнобольного, разве не так?
— И да, и нет, — ответил Бен. Он робко положил ладонь Мэтту на плечо.
— Понимаете, Джиллеспи прав. Что-то происходит. И я все больше склонен думать, что происходящее как-то связано с домом Марстена. В поселке кроме меня только двое новых жителей — эти, с холма. А я знаю, что ничего не сделал. Наша поездка на верх еще не отменилась? Визит сельских доброхотов- информаторов?
— Если хотите.
— Хочу. Идите, поспите. А я свяжусь со Сьюзан, и к вечеру мы зайдем.
— Хорошо. — Мэтт помолчал. — Есть еще одно. Оно мучает меня с тех самых пор, как вы упомянули о вскрытиях.
— Что же?
— Смех, который я услышал — или думал, что слышу… Смеялся ребенок. Смех был страшным, бездушным и все-таки детским. В связи с рассказом Майка вы не подумали про Дэнни Глика?
— Да, конечно.
— А вы знаете, в чем заключается процедура бальзамирования?
— Очень смутно. Из трупа выводят кровь, заменяя какой-то жидкостью. Одно время пользовались формальдегидом, но я уверен, что сейчас существуют более изощренные методики. Кроме того, из трупа вынимают внутренности.
— Интересно, с Дэнни тоже проделали все это? — спросил Мэтт, глядя на него.
— Вы знаете Карла Формена достаточно хорошо, чтобы задать ему такой конфиденциальный вопрос?
— Да, думаю, можно сообразить, как это сделать.
— Тогда любым способом узнайте.
— Узнаю.
Они еще минуту смотрели друг на друга, и взгляд, которым они обменялись, был дружелюбным, но неопределенным: со стороны Мэтта — тревожная непокорность здравомыслящего человека, которого вынудили говорить вещи нерациональные, а со стороны Бена — что-то вроде смутного испуга перед силами, которые невозможно понять настолько, чтобы определить.
Когда Бен вошел, Ева гладила и смотрела «Набери номер — получи доллар». Банк уже поднялся до сорока пяти долларов, и ведущий вынимал телефонные номера из большого стеклянного барабана.
— Я слышала, — сказала она, когда Бен полез в холодильник за кока-колой. — Ужасно. Бедный Майк.
— Совсем скверно, — Бен полез в нагрудный карман и выудил оттуда распятие на тонкой цепочке.
— Они знают, что…
— Еще нет, — ответил Бен. — Миссис Миллер, я очень устал. Я, наверное, вздремну.
— Конечно, вам нужно поспать. Хоть год и на исходе, в вашей комнате наверху в середине дня все равно жарища. Если хотите, займите одну из комнат на первом этаже. Простыни свежие.
— Да все нормально. Ту комнату я как свои пять пальцев знаю.
— Ваша правда, человек к своему привыкает, — рассеянно откликнулась Ева. — Зачем, скажите на милость, мистеру Бэрку понадобилось распятие Ральфа?
Бен, на секунду растерявшись, задержался на пути к лестнице.
— Наверное, он решил, что Майк Райерсон — католик.
Ева положила на гладильную доску очередную рубашку.
— Уж кому знать, как не ему. В конце концов, Майк у него учился. Вся их семья сплошь лютеране.
