— Да, — согласился Дад. — Вы тутошний?
— Да, я недавно поселился в вашем прелестном городке. Много крыс застрелили?
— Да уж не одну. В последнее время тут расплодились миллионы этих сучат. Слышьте, вы — не тот малый, что прибрал дом Марстена, а?
— Хищники, — сказал мужчина и заложил руки за спину. Дад с удивлением отметил, что субъект этот выряжен в костюм с жилеткой и всем прочим. — Обожаю ночных хищников. Крыс… сов… волков. Тут в округе есть волки?
— Не-е, — ответил Дад. — Пару лет назад один мужик изловил койота в Дорхэме. И есть еще стая диких псов, которые гоняют оленей…
— Псы, — сказал мужчина и сделал презрительный жест. — Низкие твари, которые при звуке чужих шагов съеживаются от страха и принимаются выть. Годятся только на то, чтобы скулить да пресмыкаться. Выпустить им всем кишки, вот что я вам скажу. Выпустить им всем кишки!
— Ну, так я никогда об них не думал, — отозвался Дад, неуклюже отступая на шаг. — Всегда приятно, коли есть с кем выйти… но знаете, треп трепом, а
— Несомненно.
Тем не менее незнакомец вовсе не собирался уходить. Дад подумал, что всех обскакал. Весь город гадает, кто стоит за тем типом, Стрейкером, а Дад первый узнал это… ну, может, после Ларри Крокетта, но тот — мужик с головой. Когда Дад в следующий раз приедет в город за патронами к Джорджу Миддлеру, у которого на роже вечно написано «глядите, какой я правильный!», он как бы между прочим обронит: «Познакомился на днях с этим новым малым. С кем? Да ты знаешь. С тем, что взял дом Марстена. Довольно приятный. По разговору вроде из немцев-венгерцев.»
— А привидения в вашем старом доме водятся? — спросил он, поскольку старикан
— Привидения! — старикан улыбнулся, и в этой улыбке было что-то весьма тревожное. Так могла бы улыбаться барракуда. — Нет, никаких привидений. — На последнем слове он сделал легкое ударение, словно наверху могло водиться что-то похуже.
— Ну… уже делается поздно, да вообще… вам взаправду пора уже двигать, мистер…
— Но с вами так приятно беседовать, — сказал старикан, в первый раз поворачиваясь к Даду анфас и заглядывая ему в глаза. Его собственные глаза оказались широко расставленными и еще сохраняли каемку угрюмого огня свалки. От них никак нельзя было оторваться, хоть глазеть и невежливо. — Ничего, если мы поговорим еще немножко, а?
— По мне, так ничего, — голос Дада прозвучал откуда-то издалека. Глаза, в которые он смотрел, ширились, росли, пока не превратились в окаймленные пламенем темные ямы — ямы, куда можно свалиться и утонуть…
— Благодарю вас, — сказал старикан. — Скажите… горб причиняет вам неудобство при работе?
— Нет, — откликнулся Дад, по-прежнему как бы издалека. Он вяло подумал: «Хрен мне в жопу, коли дед меня не гипнотизирует. Навроде того малого с Топшэмской ярмарки… как его бишь? Мистера Мефисто. Тот усыпит, да и заставляет проделывать какие хочешь смешные штуки — вести себя, будто ты цыпленок, или носиться по-собачьи, или рассказывать, что случилось на дне рождения, когда тебе было шесть. Загипнотизировал старину Реджи Сойера. Гос-споди, как же мы хохотали…»
— А может, горб неудобен вам в других отношениях?
— Нет… ну… — Дад зачарованно глядел незнакомцу в глаза.
— Ну, ну, — деликатно пустился тот в уговоры. — Мы же друзья, разве не так? Поговорите со мной, расскажите…
— Ну… девушки… понимаете, девушки…
— Конечно, — успокоил Дада старикан. — Девушки смеются над вами, правда? Они ничего не знают о вашей мужественности. О силе.
— Верно, — прошептал Дад. — Смеются. Она смеется.
— Кто это «она»?
— Рути Крокетт. Она.. она… — Мысль улетела прочь. Дад не препятствовал. Потеряло значение все, кроме покоя. Прохладного, полного покоя.
— Что же, она подтрунивает над вами? Хихикает украдкой? Пихает подружек в бок, если вы идете мимо?
— Да…
— Но вы хотите ее, — настаивал голос. — Разве не так?
— О да…
— Вы получите ее, я уверен.
В этом было что-то… приятное. Где-то вдалеке Даду слышались приятные голоса, выпевающие грязные слова. Серебряный перезвон… белые лица… голос Рути Крокетт. Дад просто видел, как она прикрывает ладошками грудки, и те выпирают из острого мыса выреза спелыми белоснежными полушариями. Она шепчет: поцелуй их, Дад… укуси их… пососи… Ему казалось, что он тонет. Тонет в окаймленных красным глазах старика.
Незнакомец приблизился. Дад все понял и приветствовал это, а когда пришла боль, она оказалась драгоценной как серебро и неподвижно-зеленой, как вода в темных глубинах.
Рука дрожала и, вместо того, чтобы ухватить бутылку, пальцы сшибли ее со стола. Тяжело стукнув о ковер, бутылка улеглась там, с бульканьем выпуская на зеленый ворс хорошее шотландское виски.
— Срань! — сказал отец Дональд Каллахэн и потянулся вниз поднять бутылку, пока не все пропало. Собственно, пропадать было особенно нечему. То, что уцелело, он опять поставил на стол (на порядочном расстоянии от края) и убрел на кухню поискать под раковиной тряпку и бутылочку с чистящей жидкостью. Ни в коем случае нельзя, чтобы мисс Корлесс нашла возле ножки стола в его кабинете пятно от пролитого виски. Ее добрые сочувственные взгляды так трудно терпеть в долгие утренние часы, когда чувствуешь легкое недомогание…
Ты хочешь сказать, похмелье.
Да, отлично — похмелье! Само собой, давайте немного приоткроем правду. Узнай правду — обретешь свободу. Да шут с ней, с правдой.
Он нашел флакончик чего-то под названием «Э-Вэп», что сильно напоминало звук мощной рвоты («Э- Вэп!» — крякнул старый пьяница, справляя нужду и одновременно освобождаясь от ленча), и забрал его в кабинет. Каллахэна не качало. Почти совсем. «Смори, нач-чальник: щас я пройдусь до светофора прям по этой белой линии.»
Каллахэн был импозантным мужчиной пятидесяти трех лет. Тронутые серебром волосы, ирландские морщинки вокруг чистых голубых глаз (теперь прошитых крохотными красными стежками), твердый рот и еще более твердый, слегка раздвоенный подбородок. Иногда, глядя поутру в зеркало, он думал: «вот стукнет шестьдесят — откажусь от сана, подамся в Голливуд и стану зарабатывать на жизнь, изображая Спенсера Трейси.»
— Отец Флэнаган, где ты, когда ты нам нужен? — пробормотал он, присел на корточки возле пятна, прищурившись, прочел инструкцию на этикетке бутылочки и вылил на пятно два колпачка «Э-Вэп». Пятно немедленно побелело и запузырилось. Каллахэн с некоторой тревогой воззрился на это, потом снова сверился с этикеткой. — Для трудновыводимых пятен, — прочел он вслух сочным раскатистым голосом, сделавшим его столь желанным в приходе после долгих странствий в духе отца Хьюма, старого бедняги, шамкающего вставными зубами: «разрешите разместиться минуток на семь-десять».
Каллахэн подошел к окну кабинета, выходившему на улицу Вязов с церковью Святого Андрея через дорогу.
«Ну, ну, — подумал он, — вон как — воскресный вечер, и я снова пьян.»
Благослови меня, Отче, ибо я грешил.
Если не торопиться и продолжать работать (долгие одинокие вечера отец Каллахэн посвящал своим «Заметкам», над которыми трудился уже без малого семь лет, предположительно — ради книги о католической церкви в Новой Англии, но то и дело к нему закрадывалось подозрение, что книга эта так и не будет написана. Собственно говоря, «Заметки» возникли одновременно с проблемой спиртного. Книга Бытия, 1:1 — «В начале было виски и отец Каллахэн рек: „Да будут «Заметки.“), то едва ли осознаешь, что хмель
