трехнедельной диетой.
На пути в Париж он задержался в Аугсбурге (что подтверждает заметка в «Augsburger Zeitung») и в доме дисканта Басси встретился с Бальби в одежде аббата в напудренном парике, который, сытый и хорошо устроенный, обрушился на Казанову с упреками, потребовав, чтобы он взял его в Париж.
Три месяца спустя Басси написал Казанове, что Бальби ушел вместе со служанкой, некой суммой денег, золотыми часами и дюжиной серебряных столовых приборов. Позднее Казанова узнал, что Бальби в Шуре, столице Граубюндена, обратился в кальвинистскую веру и получил признание своего брака с соблазненной служанкой, которая, однако, когда вышли деньги, отколотила его и бросила, после чего он уехал в Брешию, город республики Венеция, чтобы объявить губернатору о своем имени, своем побеге и своем раскаяньи, и с его помощью заслужить прощение в Венеции. Подеста скованным доставил его в трибунал, где мессир Гранде заново отправил его под Свинцовые Крыши. Отпущенный через два года в монастырь, еще через шесть месяцев Бальби сбежал оттуда в Рим, где бросился к стопам папы Реццонико, который освободил его от обета монашества, после чего Бальби вел в Венеции бесцельную жизнь в качестве свободного духовного лица.
В среду 5 января 1757 года Казанова прибыл в Париж. Он квартировал на улице Пти Лион Сен Савер у своего друга Балетти под каббалистическим именем Паралис. Все семейство приняло его с открытыми объятиями. «Я никогда не был более искренно любим как в этом интересном семействе». Через пять лет он вновь обнял Сильвию. Он с восхищением увидел ее дочь Манон, которую оставил ребенком и которая теперь была красивой молодой девушкой семнадцати лет (Казанова говорит — пятнадцати), полной таланта и грации. Воспитанная как девушка из знатного дома в монастыре урусулинок в Сен-Дени, она была начитанной, обладала своеобразием, восхитительно танцевала, играла комедию и владела музыкальными инструментами. Казанова снял жилище вблизи Балетти и взял фиакр к отелю Бурбон, чтобы разыскать аббата Берниса, который через пару месяцев стал министром иностранных дел. Бернис был в Версале. Казанова поехал туда. Бернис уже вернулся в Париж, Казанова взобрался в свою коляску и услышал крики слева и справа: «Убили короля!». Казанову забрали на вахту, где за три минуты собралось двадцать человек. Он не знал, что подумать, казалось, что он во сне. Невиновные выглядели смущенными и не доверяли другим. Пять минут спустя офицер отпустил всех. Король был ранен, его отвели в апартаменты, покушавшийся пойман.
На пути домой коляску Казановы обогнали галопом по меньшей мере две сотни курьеров, каждый кричал новейшие сообщения для публики. Последний сообщил, что рана незначительна.
Казанова был влюблен не только в женщин, но и в большие города, особенно в Венецию и в Париж, его «вторую родину, … несравненно прекрасный город», где живут в величайшей бедности, где можно добыть великое счастье.
«Поют на площадях Венеции», пишет в Париже Карло Гольдони, другой венецианский эмигрант и юморист, в своих равным образом по-французски написанных мемуарах, «танцуют на улицах и каналах. Разносчики поют, предлагая свои товары, рабочие, покидая работу, гондольеры — ожидая своих господ или клиентов… Веселье — это душа венецианца, дерзкая шутка — настоящий характер их языка». Веселье и шутка цвели также в Париже Людовика XV и Помпадур.
Чтобы сделать в Париже карьеру, Казанова решил напрячь все физические и моральные силы, познакомиться с большими людьми, обладающими властью, и принять окраску, которая им нравится. Он начал избегать все «плохие компании», отказался от всех старых привычек и претензий, которые делали ему врагов или могли характеризовать его, как несолидного человека. Это было легче в городе, где его хорошо не знали и где за семь лет до этого он уже завоевал друзей и связи. Впервые в жизни Казанова стремился к доброй славе.
Он мог рассчитывать на месячную ренту в сто талеров, которую переводил «приемный отец» Брагадино; в Париже можно было и с меньшими деньгами пускать пыль в глаза, надо было лишь следовать моде и иметь красивое жилище.
Повсюду в Париже он уже рассказывал историю своего побега, «работа почти столь же трудная, как сам побег»; поэтому он определил два часа на рассказ, когда не позволял себе вдаваться в детали; однако ситуация вынуждала его каждому идти навстречу. Конечно, наивернейшее средство нравиться людям, говорит Казанова, это высказывать свою благосклонность каждому.
Бернис принял его любезно и показал письмо от Марии Маддалены с неверными подробностями об аресте, заключении и побеге Казановы и печальными подробностями о браке Катарины. Бернис вложил в его руку сто луи, на которые Казанова обставился. За восемь дней он написал для Берниса правдивую историю своего побега.
Три недели спустя Бернис позвал его; он дал прочитать историю побега маркизе де Помпадур и хочет его представить; возможно, он пойдет к господину де Шуазелю, любимцу де Помпадур, и к господину де Булонь. Впрочем, ему надо придумать нечто полезное для государственных финансов, без осложнений и химеры, если набросок будет коротким, Бернис выскажет ему свое мнение.
Казанова ничего не понимал в финансовых проблемах. Он долго думал над этим. Его не осенило. Господин де Шуазель спросил Казанову о побеге. Финансовый интендант господин де Булонь рассказал Казанове, что Бернис знаменит своими финансовыми познаниями; он ждет от него устных или письменных предложений к улучшению государственных финансов. Потом он представил знаменитого финансиста и нарушителя закона, господина Иосифа Пари-Дюверне. Это был первый интендант Эколе Милитер, основанной по инициативе маркизы де Помпадур в 1751 году, в которой воспитывались для армии пятьсот юных аристократов, у него больше расходов, чем прибыли; сейчас он срочно искал двадцать миллионов.
Казанова бойко утверждал, что в голове у него есть идея, которая принесет королю подати на сто миллионов, а обойдется лишь в издержки выпуска.
«Итак, нация может праздновать приход?», — спросил Пари-Дюверне
Да, но добровольно.
Я понимаю, о чем они думали. Пари-Дюверне пригласил его на следующий день на обед в сельский домик, где предложил ему этот проект.
Казанова пошел прогуляться в Тюильри, чтобы обдумать свое причудливое счастье. Они нуждаются в двадцати миллионах, он говорит, что может сотворить им сто, без малейшего понятия как это сделать, и знаменитый делец приглашает его на обед, чтобы убедить в том, что уже знает проект Казановы. «Это отвечало моему способу действовать и чувствовать».
К сожалению он совсем не знал жаргон финансистов; часто уже по жаргону можно усвоить технику или науку.
Пари-Дюверне представил ему семь-восемь господ как друзей Берниса и де Бургоня. Казанова весь вечер многозначительно молчал.
После десерта Пари-Дюверне провел его в соседнюю комнату, где представил управляющего делами короля Сицилии, господина Кальзабиги из Ливорно, при этом любезно сказал: «Господин Казанова, это и есть ваш проект!», и вручил ему папку ин фолио.
Казанова прочел заголовок: «Лотерея из девяносто чисел, выигрыши в ежемесячных тиражах, который может упасть лишь на пять чисел» и тд.
Он сказал с величайшим спокойствием: «Да, я вижу, что это мой проект».
«Вас опередили, он принадлежит господину Кальзабиги.»
«Почему вы не согласились?»
«Из-за возможных сильных потерь!»
Казанова возразил и провел дискуссию с наглостью шарлатана, с основательным опытом профессионального игрока и с настоящими математическими познаниями. Пари-Дюверне предложил ему защищать план лотереи на совете министров против всех моральных возражений. Казанова тотчас заявил, что готов.
Три дня спустя его разыскал Кальзабиги, предложил долю в лотерее и пригласил на ужин. У дверей Казанова получил записку от Берниса, тот хотел послезавтра в Версале представить его маркизе де Помпадур, где он также познакомится с господином де Булонь.
Казанова показал записку господину Кальзабиги, который с такими связями легко может устроить лотерею. Он и его брат Раниери напрасно пытались устроить это в течении двух лет. Раниери показал
