А Мигель ищет девушку.

Обыскал уже целые кварталы Севильи, дом за домом. Торчит на перекрестках, как торчат зеваки и бездельники, озирая улицы и площади, бесстыдно заглядывая в лица женщин, выходящих из церквей, бродит по Аламеде и Пасео-де-лас-Делисиас, стоит на углах — ищет, ищет и не находит.

Подавленный, возвращается домой, отвергает общество приятелей и с горечью ложится на бессонное ложе.

Он чувствует движение души, какого еще не знал. Надменность, самоуверенность и гордыня велят найти, овладеть. Но все его существо трепещет от непознанной нежности, и она оттесняет напор гордыни, ей нужно одно — чтоб хоть издалека дозволено было ему увидеть ее лицо, быть близко от нее, дышать тем же воздухом, что и она, и ничего, ничего более…

На следующий день поиски возобновляются. Мигель мечется по ночным улицам, будит стражников, затыкая им золотом рот, описывает ту, которую они должны найти. Стражники принимают его за пьяного, обеими руками хватают золото и, смеясь, обещают все. Однако не только золотом бряцает кабальеро, но еще и шпагой, и объявляет им свое имя.

Ужас объемлет их, смех каменеет на лицах.

— О, это другое дело! Тут, пожалуй, головой поплатишься… Да, ваша милость, мы обыщем весь город и сообщим вам…

И когда в темноте стихают шаги опасного человека, начальник стражи трет себе лоб:

— Не кажется ли вам, что это противно богу — нам, стражникам добропорядочного города, самим загонять дичь в сети этого нечестивца?

Мигель нанимает толпы людей искать неизвестную. Золото собрало всех севильских нищих, и они, получив указания, расползлись по городу, как черви.

Но реки денег текут впустую.

Вереница подходящих под описание девушек проходит перед взором Мигеля, серым от равнодушия.

Или проклятье преследует меня? Или я сошел с ума и не в состоянии осознать этого? Но я не сдамся! Я найду ее! Должен найти.

На десятый день поисков вошел Мигель в кафедральный собор, где служили большую мессу.

Опершись о колонну, следил он глазами зигзагообразный полет ласточек под сводами храма.

Гулко отдаются под сводами слова проповедника:

— «И вернулся блудный сын, и рек отцу своему: отче, согреших есмь против неба и перед тобою, и не достоин аз слыть сыном твоим…»

Ласточки вылетают из окон и впархивают обратно, и крылья их издают звук, похожий на серебряный шелест тростника, сгибаемого ветром.

— «Радоваться надлежит нам, ибо сей брат твой мертв был и воскрес. Потерян был и найден…»

Бьются в мыслях Мигеля слова «потерян был и найден», мутными струйками тянется копоть от свечей, и вдруг ощущает Мигель на своем виске чей-то пристальный взгляд.

Круто повернулся в ту сторону и увидел.

Дрогнул, словно молнией сраженный, колени его ослабели, закружилась голова, а в горле комом встал, душит выкрик.

Там, у колонны, отделенная от него всем пространством храмового корабля и толпой, стоит та, которую он искал, и вперяет в него свой взор.

О пламя счастья и страха, о кровь, затопившая сердце, о лицо, что бледнеет и вспыхивает попеременно!

Мигель тронут до глубины души. Тронут впервые в жизни. И тут он почувствовал, как что-то рушится в нем. Оседает, ломается с грохотом. Но в то же время нечто другое вырастает стремительно, и душит его, и сжимает горло… Он пошатнулся. Ноги не выдержали одновременного обвала и нарастания, которых не остановить…

Что-то непостижимое затопляет его душу. Пронизывает все чувства, проникает в сознание, в сердце, до мозга костей. Каждую жилочку распирает неизведанное ощущение — так что немеют кончики пальцев, и горькая сухость во рту…

Он прислонился к скамье, судорожно схватившись за деревянную спинку.

Только бы не упасть. Выдержать. Не сломиться под непомерной тяжестью того, что внезапно обрушилось на меня.

Исчезли просторы храма, проповедник, люди, горящие свечи. Исчезли мечты и разочарования, ненависть, удовлетворение, отчаяние.

Исчезло все. Только очи остались.

Мужчина и женщина смотрят друг другу в глаза, и нет между ними стоглавой толпы, поверх людского прибоя прожигают друг друга их взоры, переливая в жилы другого свой трепет.

Одна мысль вертится в голове Мигеля: да жил ли я до этой минуты? И живу ли сейчас?

Медленно поднял руку к лицу. Ощутил прикосновение пальцев к щеке. Значит, живу. А волна душевного движения поправляет: начинаю жить. Сейчас. Вот в это мгновение.

Что ж было раньше?

Подобно бездумному ветру, носился по дорогам и без дорог, гоняясь за бесформенными видениями, ненасытно урывал от жизни больше, чем мог вернуть ей, чтобы в следующее же мгновение все уничтожить, отбросить, затоптать, убить.

Рука Мигеля упала на резное дерево скамьи.

Месса кончилась; толпы расходятся, раззвонились к полудню колокола.

Девушка не двигается с места, и дуэнья выходит ждать ее на паперть, оставляя госпожу в безмолвной молитве.

Храм опустел, только церковный сторож тенью скользит из придела в придел, гася свечи.

Мигель медленно двинулся к девушке. А она стоит, ждет, не отрывая от него взора, сияющего и потрясенного. Губы ее полуоткрыты, и маленькая детская рука конвульсивно прижата к груди.

Мигель приближается, и сердце ее стучит все сильнее. Страх? Нет. Кружится голова — и неизведанное томление пронзает все ее существо.

— Молвите слово, прошу, — заикаясь, тихо выговорил Мигель. — Пожалуйста, скажите хоть слово, чтоб я убедился, что не сплю. Ведь я искал вас долгие дни и ночи, и боюсь — вы снова исчезнете. Отважусь ли спросить, кто вы?