пирамиду. Правильно, деньги вложить - потом деру дать'.
- Бизнес уже начат, пока ты прохлаждаешься, - напомнил Грег.
Саша хотел рассказать другу, как он едва не обмишурился, собираясь продать акции Зюй-Вену. Ему пришло в голову, что, может быть, китаец хотел получить кафедру, но, скорее , это предлог, чтобы отобрать все, поэтому, он не стал говорить Грегу о своей глупости.
- Есть идея, - предложил друг. - Давай ценные бумаги твой мамы продадим, а деньги вложим. Клуб даст больше всего.
Саша задумчиво промычал, дескать, мысль здравая, рассмотрим, а Грег докончил:
- Я расчеты приготовлю, а идея здесь, в папке, подпиши только. Сколько времени потеряли!
Саша долил кофе ему и себе. 'Дело в шляпе, - решил он, с удовольствием почувствовав, что Грег решает дела быстро и точно. Надежный друг. Такой была и мама'. - Он празднично оглядел изрядно захламленную кухню.
Но едва он вспомнил о матери, его настроение испортилось. О свалившемся богатстве он старался не думать, потому что деньги были настолько велики, что просто отказаться было невыносимо. Другое дело - Клуб. Они сознательно впаривают эликсир, хотя знают о побочных эффектах! И Грег тут как тут. И его склоняет! А дело едва не подсудное!
- Грег, почему в Городе темно? - сердито спросил он.
- Классное затмение. Говорят, первый раз за пятьсот лет!
- Звери от эликсира с ума сошли.
- Мухи и ослы меня не волнуют, мы сделаем состояние!
- Почему коты на людей таращатся?
- Эликсирчика просят!
- А свиньи? Ты с ними в спортзале возился, мы с Марком видели!
- Толстеют свиньи. Но это их только красит!
- А людей?!
- Мне пора, - Грег допил кофе.
- У тебя на все простые объяснения!
- А тебе нужны сложные? Не будь слишком умным, будь умным в меру!
Грег повернулся, чтобы уйти. Саша не начинал разговора о механике, понимая, что все продумано. Озадаченный, он спросил, когда тот начнет чинить машину. Грег заговорил прочувствованно, неопределенно крутя рукой в воздухе; звучали слова 'обстоятельства', 'мужская дружба' и множество выразительных междометий. Саша понял: Грегу лень этим заниматься и лучше, если он сделает все сам, зато Грег разработал план их бизнеса. Три-четыре месяца, и они сказочно разбогатеют. На том и порешили. В том смысле, что порешил Грег.
Через несколько дней механик привел машину в порядок, и почти вся полученная Сашей зарплата перекочевала в его карман. Потеряв деньги, он успокоился. О Греге он старался не думать никак. Но ему в голову пришла одна мысль: он вспомнил, что Грег просил его продать акции разных второстепенных компаний. Тогда, в разговоре, эта мысль показалась ему верной: уж если вкладывать, то - в эликсир, он, безусловно, даст самый большой навар. Но сейчас у него в голове как будто ветерок пролетел... он Грегу никогда не говорил, какие ценные бумаги остались от матери. Он сам в них не разобрался.... Если, думал Саша, Грег предложил все скинуть, а продажу хочет взять на себя, значит, он этим заинтересовался. А когда Грег интересуется делами? Когда хочет наварить. И, скорее всего, обмануть...
Этот поворот застал Сашу врасплох, и хотя это выглядело крайне правдоподобно, он сразу подобрал объяснение: если Грег все знает, то он, конечно, в курсе, что фирма 'Грей' - закрытого типа, ее акции просто не могут быть проданы без согласия всех учредителей. Значит, нет у него задней мысли!
В субботнее утро он встал рано. Улицы выглядели безопасно и легко, вокруг ничто не напоминало о свалившейся на Город катастрофе. 'Начинает светлеть, - радостно подумал он, оглядывая небо и окрестности, - скоро солнце появится!' Воздух был не черный, а темно-пепельный, даже пахли цветы. Чирикали пробудившиеся птицы. Это было раннее утро, когда в закупоренных домах еще никто не вскрикивал, найдя под подушкой крысу или змею во фруктах, еще никто не бросался посудой, не бегал по двору с палками. Спальный район переживал лучшие минуты: переливы светлых теней и плотные листья, поднятые к небу, - утро, еще не пронзенное желаниями и страстями заполонивших все людей. Время нетронутой простоты, ненадолго забывшее упорный взгляд человека. От серебра неба застенчиво млела береза и тихо светилась засиявшей кожей. Вкрадчиво перебирая по одному ее листья, ветер дурел от неги, обдавая ее и себя, расплескивая и задыхаясь в канители запахов. Воздух пронизан морзянками птичьих песен, и нет ничего лишнего, обременительного ни в звучании, ни в поведении, ни в чувствах снующих малых существ.
'Бросить все! За Город поехать, побродить по земле, по лесу, - думал Саша. - А где земля? Четыре часа на машине до ближайшего лужка извольте, ангары, все распахано, трубы какие-то, людей не видно, как после чумы, зато машин видимо-невидимо, ревут, стремятся куда-то в поту и в мыле, опоздать бояться в маете своей нечеловеческой!'
Он забыл, что любил ездить со знакомыми на пикники или провести время в караван-парке. Во время этих вылазок окрестности Города казались ему красивыми и располагающими, но сейчас он почувствовал, как сильно за последние дни изменились его глаза. О том, что творится в Городе, он хотя бы сегодня не хотел вспоминать. Еще меньше, что он - владелец эликсира...
'На той неделе, говорят, последнюю лису в Державе пристрелили, чучело мне подарите, я завещаю потомкам, - желчно думал он. - В Красной Книге живности сорок видов осталось: Красная Книга теперь то, что еще не добито. Так, заросли кое-где остались, кое-где нет асфальта, в заросли что ли поехать погулять? Там одни пауки по кустам сидят...
А в детстве был лес. Хотя, наверное, посадки и сады, но в памяти все взаправдашнее. Отвык я совсем... Зажился я здесь, превратился в кого-то другого. Жизнь в моем незапамятном городке сама по себе - если она еще там происходит, - а я тут со своим беспамятством на асфальте топчусь... в Городе - в механической табакерке для космополитов. Родина, земля... нет у меня времени о ней помнить - зарабатывай и каюк. Да нет... это вместе и правда, и ложь - как всегда. Детали потерялись, но главное помню.
Вот дом, груши цветут, почтальон на велосипеде. Повезло мне родиться в деревне... Для горожан родина - это город, но тревожен этот образ, слишком связан он с людьми. В нем нет покоя, гармонии... худо горожанам, не заполнится у них важная часть души. Но счастлив тот, кто жил близко к природе, в его сердце вся память сложилась: тропинок разных, семян под ногами, всех ползающих и летающих, звенящих и немотствующих, тварюжника всякого, мелочи всякой сизокрылой, луча и света всякого превращение - слившегося с тобою и преобразившего тебя. Ты сам мелкий, с чудом, вставленным в каждый глаз. Слился ты с миром в одно существо: ты часть всякой части его, так что стала одна нерасторжимая целость. Сложился в тебе образ всей природы. Во все трудные минуты слепок этот - спасение твое. Во всякую минуту он здесь, с тобой - отдохновение и утешение твое. Полюбил ты всякую мелочь, и не стало тебе различия: где Бог и где Его мир - вошел Бог в сердце твое через всякую мелочь Его и назвал это любовью'.
Саша разглядывал сонные сады, тенистую улицу, растянувшуюся в дреме, закинув ленивую руку в повороте. Ее глаза бледных фонарей в ресницах последнего сна. И на всем темный свет: без лучей и без цвета, желтого или розового, просто дрожь серебристого воздуха, то переходящая в запах, то в звук утренней песенки. Мимо с хрустом пролетел жук: солидное брюшко, запоминающийся гул и неподражаемые усы. Между ботинок пробежали мелкие таракашки, с азартом разыскивая пропитание. Луч фонаря, сверкнувший из-за куста, остановился на них, осветив их серьезные намерения. И тут же с соседнего дерева блеснул задумчивый глаз крупной птицы. Саша поймал этот взгляд, они поняли друг друга, и птица отвернулась.
Он погрузил в машину палатку, одеяло, коробку с провизией. Большую часть в ней занимал сахар, чай и вино. Холодильник он не открыл, там ничего интересного не было.
Выйдя со двора, он проехал улицу 'Стоимость в Золото', на которой стоял его дом. Еще пару кварталов ему не попалось ни одной машины. Только из 'Тупика Величия' вынырнул джип. Он тащил караван с притороченным к крыше багажником и, вдобавок, длинную тележку. Все завалено невообразимым количеством вещей и перевязано веревками. В машине полно народа, пугливо озирающегося по сторонам. Саша проводил их взглядом, и тут нехорошие предчувствия овладели им так, что он притормозил. Но не