большой маркой. Седой проследил за ним взглядом и улыбнулся - одними губами.
Саша кинулся в переулок - Седой бросился на него сбоку. Тот замахал руками и начал подниматься в воздух, головой вверх, как стоял. Скорость выросла мгновенно. Вокруг нет света, все - глубокий туман, капли вокруг, ничего не видно. Туман стал прозрачнее - появился ночной свет и далеко внизу, как из космоса, огни городов. 'Удрал', - с облегчением подумал он, но почему от Седого надо бежать, подумать не успел - над головой что-то густо всхлипнуло. Он задрал голову - наверху забился парус, под ногами заскрипел дощатый настил, а в руках оказался штурвал. Парусная лодка, корабль! Подхватил и понес! Несколько мгновений он стоял на нем, почувствовав быстрое движение и ветер. 'Это что значит?!' - едва вскипела мысль, как он сразу оказался на земле, довольно сильно отбив пятки об асфальт.
Он стоял посреди улицы, смотря вверх. Потом, пройдя метров триста, повернул к своему дому. Была ночь, мелко скрипели цикады, и воздух был теплый и прозрачный, почти такой, как наверху. Внутри у него все дрожало, гудела голова. Он вошел в дом, не зажигая света, почти наощупь дошел до кухни и заглянул туда. Желтого света не было, и размеры нормальные. Заснул, что ли, или перепил? Да всего одна пива! Никакой это не сон... он вспомнил Седого и долго смотрел в пол, сопя и кусая губы. Навалилось огромное, тяжелое предчувствие... У него затряслись ноги, он сел на подоконник. Испуганно обежал глазами комнату, не уменьшается ли снова, и уставился в небо, надеясь разглядеть эту парусную лодку. 'Странно я летел... - думал он. - А как же попал к дому? Пятки болят...' Он повернул одну ногу, потом другую и долго разглядывал летние туфли, удивляясь, что ноги целы и подошвы не порвались от такого удара. 'А штурвал был гладкий...'
Он смотрел на звезды и темные листья, освещенные ярким светом Луны, думая, как завтра все разъяснит, позвонит куда. Губу опять прокусил до крови. Тыльной стороной ладони вытер кровь. Офисы уже в девять откроются, а кое-где и раньше. Сразу позвонить в полицию, на почту сходить, к врачу надо. От этих мыслей ему стало легче, он встал и он пошел по дому, дотрагиваясь до разных предметов, разглядывая тени, переливающиеся с неба через белые подоконники бесплотными призраками. Попав в комнату, они дышат, движутся, ища себе место. То мрачным, пронзающим светом зажигают спящий во тьме металл ламп, то шевелением слоистых миражей приковывают испуганный взгляд проснувшегося и очарованного ночью.
Саша шире распахнул окно и посмотрел на небо. Долго стоял у окна, не думая ни о чем, только дыша свежей темнотой и всем существом приникая к ночному покою.
Глава 4
Утром он проснулся ни свет, ни заря и не успел открыть глаза, как вспомнил письмо, которое у Седого из кармана торчало, а ему в самолет кто-то принес, при том, что почту никогда в самолет не доставляют. И он собственной персоной торчит на фотографии! 'Сон, бред!' - мелькнула мысль, но услужливая утренняя память сразу показала шествие сатанистов с такой реальной давкой в переходе, что у него заныла скула, по которой заехал какой-то псих. Он спустил ноги с постели и расстроенно уставился в пол. Значит, не сон... Акции - ладно, они у любого могут быть, а откуда они про Седого знают? Сел в самолет и сошел с ума?
От этих печальных наблюдений над своей жизнью его мысли сменились рваной чередой безымянных мыслишек о чем-то вообще несообразном. Он поднял с пола рубашку и удивился, почему ее рукава растут по бокам, а не внизу, как у брюк. Покрутил ее так и этак и защипил на вешалку для брюк рукавами вниз. Осмотрел спальню. Вещей вокруг много, и непонятно, что с ними делать. Валяются, стоят, лежат там и тут, а значит, что-то делать надо. Раз валяются, стоят, лежат... У него наступило расстройство чувств, в которое попадает пес, если чужой человек предлагает угощение: съесть очень хочется, а подойти страшно. Пес, обуреваемый противоречивыми чувствами, не знает, как ему быть: крутит ушами, слушая голос, но смотрит при этом в сторону, тянет нос к пахучему куску и тут же прыгает вбок. Он весь чистая импульсивность, которая может закончиться как угодно. Чем упорнее Саша старался связать все детали, тем бессвязнее становились мысли, как будто человек, не умея схватить центральную идею, так же развинчен, а его поведение так же импульсивно, как настроение пса.
Он перевел взгляд вниз и увидел ботинки. Они его поразили больше, чем рубашка. 'Странно, - неслось у него в голове, - ботинки имеют такой вид, как будто там постоянно должна быть нога, а если ее нет... предназначение потеряно. Что такое ботинок? Это предмет, который дает ноге возможность... дает возможность преодолевать... гм... камни и препятствия. Это предназначение ботинка. А в чем же его сущность?'
Это слово заставило его приостановиться, как будто на минуту все рассыпавшиеся мысли замерли, задержав свой хаотический полет, и дали его голове молчаливую паузу. Но оттуда ничего не появилось. Пространство опять заполнилось бегущими предметами. Один из них как будто назвал себя, Саша услышал: 'ванная'. Он подошел к двери, которая назвала себя так, и стал на разные лады повторять ее имя. 'Ван- ннн... на-я..., ва-нннннн-ая', - он все быстрее раскачивался в дверях ванной, чувствуя, как имена вещей оставили свои привычные углы и вместе со всем предметным миром дружно набежали на его голову.
В этот момент перед ним возникло лицо Седого, и он подумал, что не видел его с детства.
Он долго чистил зубы, стоя над раковиной. 'Значит, Седой опять появился', - сказал он внятно водопроводному крану и прислушался: больше ничто не звенело и не набегало. Сунул голову под кран, хотел вытереть ее, мокрую, но не вытер, а снова сунул под воду - через его плечи сверкающий поток немедленно залил половину ванной. Наскоро промокнув ее полотенцем, он отправился завтракать, решив никогда не видеть больше сны.
'Иди, звони', - сказал он себе, но к телефону не пошел. Кэти, конечно, ждет его звонка, а полгода назад ждала мама... На этом его мысль остановилась: мама покончила с собой - причины ее самоубийства он не знал. И никто не знал.
Письмо из Франции и конверт с медицинской маркой-эмбрионом он разложил перед собой. 'Откуда они про наследство знают? Эмбрион в наследство разовьется?' Он понял, что глупостью занимается. Наивно как-то. У него даже пропала охота другу, Грегу письмо показывать, даже червоточины от сомнений не осталось. Между прочим, он ему не перезвонил! Набрал Грегов мобильник, и тут в прихожей зашуршали.
- Приехал, наконец? - Грег сам возник на пороге великолепным рыжим утесом, жизнерадостный, как всегда. - У меня машина барахлит, я на такси! - он решительно направился в гостиную, включил телевизор, развалился в любимом Сашином кресле, и в комнате стало уютно. Тот повалился в кресло напротив, чувствуя, что здорово по нему соскучился, и хотядико не выспался, у него даже голова прояснилась от Грегова присутствия.
Грег приезжал к Саше, если был не слишком занят, а не слишком занят он бывал почти всегда, когда пахло выпивкой, и они вместе опустошали запасы драгоценных, оставшихся от мамы вин. Но в такую рань он являлся не часто, и, значит, дело появилось стоящее.
Сашин взгляд упал на стол, он за письмом потянулся - Грег сообразит, что к чему. Он даже руку протянул, но взять письмо не решился... не поверит Грег, не та это почта... выйдет глупо.
Открывая бутылку австралийского вина с берегов реки Маргарет, он вспомнил и пожалел, что не купил чего-нибудь пряного, острого: они оба любили устриц и всякую сырую еду. Сходство их на этом не кончалось. Хотя Грег овальный, крепко сбитый, а Саша долговязый и сутулый, у обоих лохматые волосы, сухая кожа лица, оба выглядели неприбранными и не до конца вымытыми. Оба любили потрепаться о чем- нибудь интеллектуальном, и каждый предпочитал предмет, интересный ему самому. Тут их выручало общее любопытство к людям: у Саши, как у социолога-профессионала, и у Грега, как у профессионала, в известном смысле.
- Как съездил? - Грегу все было интересно: сколько стоили гостиницы, в каких клубах тот пил по вечерам и сколько денег там оставил. Но Саша мялся, не зная, с чего начать, хотелось рассказать о другом... он с детства во Франции не был.
- Я был в Париже, - как будто догадался Грег. - Размаха нет, не умеет Европа.
