ответ.

- Где встретили?

- У моей двери.

- Саша!!

Тот опомнился от крика:

- Я вернулся из командировки, а наша дверь опечатана, понимаете?

- Ничего не понимаю.

- Ну, как же, там Седой стоял - перед запечатанной дверью! Теперь его Папой Клуба зовут.

- Что же он на крыльце делал? - промямлил священник.

- Не знаю! Я ничего не знаю! - захлебываясь, закричал Саша. - Я его сразу узнал, потому что когда я был маленький, мы звали его Седым! Я подошел к дому, я про маму ничего не знал, а он стоит на крыльце и курит. Я говорю: 'Здравствуйте, я вас узнал', - я думал, что он в гости пришел.

- А он что?

- Ничего... Он даже слова не сказал, только посмотрел на меня и ушел.

Отец Михаил пробормотал что-то, но тот не слушал.

- Я ничего не понимаю, вы мне с самого начала расскажите, - повторил батюшка громче.

Саша смотрел перед собой, и было видно, что он сам не знает, где начало. Он сказал:

- Когда я учился в школе, началась эта странность... В нашем доме появился человек. У него были волосы с проседью, артистическая прическа. Он носил белые джинсы и майку с узкими лямками. Это очень шло ему, потому что тело у него было загорелое, мускулистое. Черные глаза, выражение сильное, глаза очень умные. Мы прозвали его Седым. Мама сказала, что знала его еще до моего рождения. В нем была независимость, сила - я думал, что он может все! Конечно, я не бегал за ним, как собачка, но я... его обожал. Еще он был очень богат. Знаете, как он разбогател? Однажды он сказал маме: 'Я создам желтую прессу'. Она спросила: 'Почему вы думаете, что ее будут читать?' 'Серый, мелкий народ жаждет низвести всех до своего уровня и убедиться, что те, кто стоит выше него, также мелки и ничтожны, как он сам. Это и есть основание, на котором я построю свою империю!'

Священник усмехнулся, покачав головой, и спросил:

- Как же вы хотели подражать ему?

- Тут не подражание. В Седом было что-то, чего не было у меня, какая-то важная черта... Седой был удачлив в материальном мире, у него все получалось. Он, может быть, даже символ этого мира... Я не должен был стать, как он, но я хотел быть таким! Я начал понемногу искать Седого в себе, хотеть и даже завидовать, - с решимостью сказал Саша. - Я думаю, мы сами создаем события. Они преследуют нас, потому что отражают наш собственный дух. Мой дух был расколот...

- У вас не получалось?..

- Получается у Седых... у меня нет.

Он попросил пойти покурить, они вышли на террасу. Сели на скамейку с резной спинкой, хорошо отполированной, сидеть на ней было приятно. Пока Саша прикуривал, перед его глазами пролетели некоторые события - он не хотел о них рассказывать священнику.

Однажды в его классе учительница раздала ребятам презервативы и объяснила, как ими пользоваться: 'Чтобы во всех случаях здоровенькими сохраниться'. Все знали, что это такое, но были смущены. Как выяснилось, Саша в своей невинности не представлял себе полную картину, и учительница, потряхивающая на уроке связкой презервативов, осталась в его памяти на всю жизнь.

Дома он не сдержал своих чувств - мама мгновенно поняла, что случилось что-то необыкновенное. После нескольких стремительных вопросов она помчалась в школу и устроила там грандиозный скандал, объяснив директору, что, без сомнения, Господь сотрет с лица земли Великую Державу за цинизм и тупость. Директор отвечал, что нет ничего важнее здоровья детей, ибо в этом благополучие нации. Тогда она схватила со стола громоздкую лампу, вылитую из дешевого металла, - богатую и помпезную - и запустила ему в рожу.

Дома Саша плакал. Мама утешала его, как могла. Он рыдал еще сильнее и сквозь слезы говорил:

- Неужели ты делала это?

- Что?!

- Все... эти... гадости! С этим отцом! Как ты могла?!

Между Сашей и сексуальной тайной была стеклянная стенка. Но для него она не была так притягательна, как написано в книжках. Только свалившись на голову, как булыжник с неба, она заставила его повзрослевшими глазами отмечать реплики, взгляды людей, угадывать новое. Материнская жизнь представилась ему в ином свете. Он отметил, что она интересуется Седым даже больше, чем им, - в считанные недели у него развилась подозрительность. Он понял, что мама проводит время не там, где он думал. Теперь он замечал ее новые прически, взволнованные глаза после телефонных разговоров.

- Кроме сына, я люблю кошек, - услышал он и маялся, не понимая: кошек они не держали никогда. А потом она сказала:

- Работы не боюсь, а мужиков ненавижу! - он мучительно переживал эту фразу, стараясь проникнуть в ее таинственный смысл. Потому что на следующий день она слишком долго и тихо говорила с Седым, в отчаянии бросала трубку, а потом ждала звонка, не в силах найти себе места, не замечая ярких глаз своего сына. Саша что-то угадывал, внутренне полыхал, и нестерпимая злость душила его. Ему мучительно хотелось сказать колкость, сделать ей больно, но не в таких они были отношениях, чтобы он вслух оценивал ее действия. Он только мрачно кружил вокруг, не спуская с нее взгляда, отслеживая детали, страстно желая и страшась проникнуть в горячую толщу чужой жизни.

Впервые из его головы выскочило коленопреклоненное восхищение ею, вся полнота любви и нерассуждающая страсть в подражании ее мыслям, приемам речи, интонациям, ее реакции на все, ее поведению, отношению к людям, событиям большим и малым, ко всем неуловимым мелочам, которые он вбирал в себя с тем наслаждением, с которым взрослый мужчина впитывает со вновь и вновь усиливающейся страстью сущность желанной, но недоступной ему женщины. С невыносимым ужасом он чувствовал, что он стал другой и она - другая, и теперь все изменилось. Она больше не была его! В ужасе и сладости от этой хулы он пожирал ее глазами, горячо сливаясь с нею и, одновременно, ненавидя то неуловимое, жгучее, необходимое, что не давалось ему в руки.

О своих чувствах Саша умолчал, а сказал священнику так:

- У меня была апатия. Я скрипку забросил, не читал, вообще ничем не занимался. У меня жизнь была интереснее книжек... Если я никому не нужен, что я за человек? что за личность? - этот вопрос отделил меня от людей. Может, это звучит смешно, но я стал подозревать, что никто не страдает так сильно от этого, перевернувшего жизнь вопроса. Она пока не предала меня, - сказал Саша, - но что-то уже разрушилось во мне... Я стал одиноким, все лучшее закончилось, я хотел, как Кэти, наглотаться таблеток... Голова была занята мыслями о моем несовершенстве, только эти чувства и были главной правдой.

- А Седой все равно был ваш идеал?

- Да, но порочный, отталкивающий и притягательный - он был неизбежен в моей судьбе...

- Почему неизбежен?

- Потому что жизнь была раздвоена, состояла из полюсов. Седой был моей внутренней чертой. Безмятежность детства уходит... тогда в человеке появляются Седые.

- Саша, кто ваш отец?

- Мама сказала, что он был 'художник во всем'.

Священник в упор смотрел на него яркими глазами. Но тот не видел этих странных глаз, бормоча:

- Со мной что-то ненормальное, мне, может, деньги не нужны - вот до чего я дошел...

- Ваша мама то же сказала. А потом выбрала.

- Почему?! - крикнул Саша, а священник вдруг спросил:

- Вас удержат?.. - как будто думая о чем-то своем. - Для чего удержат? - наощупь, полным вопросов голосом повторил он и несообразно добавил:

- Кто вы, Саша?