Эрвин внезапно стал серьезным. Он даже рассердился.

«Какой это к черту сухопутный остров?! Кругом бушуют стихии. Правда, это не горькая морская вода, зато горячая кровь и огонь испепеляющий. Теперь смерть молчит, она наполнила свое брюхо — человек двести слопала в один присест. Недурное угощеньице!»

Хотел было потянуться за фляжкой, где оставалось немного рому. Но почувствовал, что кто-то возится у самой его головы. Он испуганно сел, оглянулся и тихо рассмеялся. Пока он разговаривал сам с собой, к нему из полуоткрытой двери соседней комнаты тихо подполз Мирослав. Он смотрел на Эрвина, подняв синие глаза. Его пухлая мордашка, крохотные ручонки, все его маленькое тельце умилили Эрвина. Он наклонился к ребенку.

— Знаешь, Мирослав… честное слово, у тебя нос, прямо как пуговичка, — шепнул он нежно и осторожно протянул мальчику руки. Тот уцепился за волосатые пальцы и, раскачиваясь из стороны в сторону, встал на ножки, смеясь и пуская пузыри.

— Прт… пртф…

В щель двери заглядывала улыбающаяся Ганя. Она окинула благодарным взглядом этого чужого солдата, который так ласково обращался с ее ребенком, вошла в комнату и пожелала доброго утра.

— Аи, негодный, разбудил господина коменданта! — покачала она головой, взяла мальчика на руки и тихо вышла.

Ее слова поразили Эрвина.

«А ведь в самом деле, я здесь старший по чину. Отвечаю за часть, за пленных… — Ему стало смешно. — Перед кем я отвечаю? За что?»

Решил, что лучше всего сейчас же собрать людей и… Ну, и что же дальше?

«Предложить им тихо и чинно вернуться обратно в окопы к господину майору?! Нет, сегодня еще нет. Надо отдохнуть. К черту! Надо умыться — и все тут».

Кажется, уже несколько недель он не умывался как следует. Ночные дежурства. Тревоги. Атаки. А тут покой, тишина. Делай что хочешь. Два года не чувствовал себя человеком. Нет, никуда он не пойдет отсюда.

Решительно сбросил одеяло. Встал, снял рубаху, оставшись в одних брюках, и стал рыться в своем ранце. В руки его попался дневник. Он перелистал несколько страниц. Слова показались ему искусственными, фразы шагали неуклюже, словно на ходулях. Эрвин захлопнул тетрадь и сунул ее обратно в ранец. Взяв несессер, он перебросил через плечо полотенце и вышел в соседнюю комнату.

Вокруг стола сидели ефрейтор, Эмбер Петер и Алексей. Виола держал банк. Никифор, пристроившись на скамье у окна в одних подштанниках, латал брюки неуклюжими солдатскими стежками.

При появлении Эрвина игра прервалась. Все встали. Поднялся и Виола. Эрвин почувствовал неловкость.

«Дисциплина. Чертова дисциплина работает!» Он дружески приветствовал солдат и, ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил:

— Кто бы мне помог, ребята, умыться?

— Разрешите! — вскочил Эмбер.

— Да ты уж играй, — раздался из-за спины вольноопределяющегося голос Кирста. — Я помогу господину взводному.

Петер сел с недовольным видом. Ефрейтор начал сдавать карты.

Во дворе была тишина. Еще по-летнему белые беззаботные облака тянулись по небу. Солнце мягко пригревало.

— Хороший хутор, — сказал Кирст. — Доброе тут хозяйство. Ганька говорит — лошадей у них давно забрали. Это наши постарались. Самих едва не прогнали. Эх, разорить такую усадьбу! Нет бога на небе. — И Кирст, горестно вздохнув, стал поливать из ковша воду на спину вольноопределяющемуся.

Эрвпн мылся так, как мечтал: много воды, много мыла и пены. Когда он начал вытираться, старик снова заговорил:

— Так как же будем, господни взводный?

— А вас, собственно, что интересует, отец?

— Так что, господин ефрейтор говорит, чтобы переходить к русским.

— А вы как думаете?

— Так я что ж?.. Я не против. Ведь этой войне конца не видать. Нашего брата тут полетит еще — сотни и тысячи, как пух по ветру. И в плену люди живут. Не съедят же нас. Какого черта подыхать?! Вы, слыхал я, человек справедливый, — скажу прямо: не нужна нам вовсе эта война!

Эрвин несколько минут молчал.

— Как вам сказать?.. Я не то чтобы против, но считаю, что пока лучше не спешить. Только вчера наши учинили русским порядочно неприятностей. Я говорил ефрейтору.

— Так я не тороплю. Конечно, время есть. Тут, скажу я вам, совсем неплохо. Тихо, некому и чихнуть на нас… — Кирст растягивал слова и, казалось, думал о другом.

— То-то u оно, чтоб не чихнули! — сказал Эрвин, направляясь к дому.

Одеваясь, он думал: «Не нервничать и не позволять влиять на себя. Но с ефрейтором следует поговорить серьезно, необходимо внести ясность в это дело».

Когда он вошел в общую комнату, игра уже кончилась. Ганя принесла молока, нарезала хлеба и подогрела остатки консервов.

— Богато живем, — заметил Эрвин, подмигивая ефрейтору.

Тот молча скручивал папиросу.

Быстро, по-военному, проглотив завтрак и подождав, пока хозяйка уберет со стола, Эрвин принял официальный вид, обвел присутствующих взглядом и откашлялся.

— Прошу внимания. — Слова прозвучали как команда. Эрвин заметил, что ефрейтор нахмурился.

— Я хочу сказать несколько слов, чтобы вы знали, как себя держать. Друзья, мы очутились с вами между двух фронтов. Наше положение пока хорошо тем, что нами никто не интересуется. Хутор удален от обеих линий, мы здесь в центре мертвого пространства. Но может случиться, что наше командование или же русские вздумают посадить здесь секрет, боевое охранение. Что мы будем делать тогда?

— Справимся как-нибудь, — процедил сквозь зубы ефрейтор.

— Как это справимся? — удивился Эрвин.

— Н-ну… столкуемся, что ли…

«Что это: глупость или наивность?» — подумал Эрвин.

Виола странно улыбался. Казалось, он жалел о сорвавшихся с языка словах.

Алексей не сводил глаз с Эрвина, словно пытался понять, о чем идет речь. Потом он придвинулся к Кирсту и вполголоса оживленно заговорил с ним. До слуха Эрвина несколько раз донеслось: «Социалист». Его удивило, как твердо выговаривает Алексей это, очевидно, хорошо знакомое ему слово. Он решил сегодня же поговорить с русским солдатом наедине.

— Кирст, — обратился он к старику, — скажите русским, чтобы они выспались днем. Ночью может всякое случиться, и надо быть начеку.

— Что же такое может случиться? — спокойно, с едва уловимой иронией спросил Кирст.

Эрвин не ответил и повернулся к выходу, позвав с собой Виолу.

Они молча прошли через двор, обогнули кустарник и, выйдя на проселочную дорогу, остановились.

— Мне надо поговорить с вами, Виола. Сегодня мы останемся тут. Днем едва ли кто посмеет шляться между окопами. Но на ночь придется поставить караульных. Если явятся русские, так и быть… А если наши?

Ефрейтор сжал кулаки.

— Когда б не было тут этого проклятого парня! Вы сами понимаете, — ведь он все знает.

— Хотите, я поговорю с ним?

— Не надо. Я всю ночь следил за ним. Все боялся, что даст тягу. Но, видно, трусит, сукин сын. Это хорошо, что вы его пугнули.

— Вот видите! Значит, еще надо пугнуть. Но я все-таки думаю, что он ничего не видел. Такая была стрельба. Не мучайте вы себя этим. Я уже сказал вам, что вполне оправдываю и понимаю ваш поступок. А