часов поста и молитв будет мне стоить твоя выходка?

– В этом доме, Тори, никаких постов не будет, – успокоил он ее и указал на свободный стул. – Садись и поешь, пока все не остыло. А потом посмотрим, что можно сделать с тем беспорядком, который у тебя на голове, где раньше были волосы. Чем они их остригли? Тупым мачете? Твои волосы выглядят, как южный конец направляющегося на север козла!

Ее руки невольно взлетели к покрывающей голову шали, и она, покраснев до корней своих стриженных волос, набожно пробормотала:

– Тщеславие – это грех, Джекоб.

– Какого черта? При чем здесь тщеславие, Тори? Твои волосы были чудом красоты. С каких пор красота стала злом? Разве вечерняя заря – грех? А новорожденный жеребенок? А что сказать о совершенстве летней розы или переливающихся красках радуги?

– Это другое, – пробормотала она, растерянно наморщив лоб.

– Почему другое? Чем твои волосы были грешней? Когда они темными волнами спадали тебе на плечи, или сияющим атласным водопадом стекали по спине, или развевались, когда ты скакала верхом, смотреть на них было одно удовольствие. А это ощущение, когда они скользили сквозь мои пальцы, как шелк! – Его глаза, сверкающие расплавленным золотом, впились в нее. – Ты помнишь, как я любил расчесывать их, когда ты была маленькой? – Голос его звучал мягко и обольстительно, от него у Тори мурашки побежали по ко же. – Я хочу снова расчесывать их тебе. Я хочу пропускать их сквозь пальцы и любоваться сверкающим полночным водопадом, смотреть, как тихо струятся они по твоей груди.

Не в силах вымолвить ни слова, Тори только смотрела на него, широко раскрыв растерянные зеленые глаза. Что с ней происходит? Почему она так реагирует на одни только звуки его голоса? Как это случилось, что глаза его захватили в плен ее глаза, и один лишь взгляд их заставляет все трепетать у нее внутри? Почему вся кожа ее горит, а сердце стучит, как в скачке?

Почувствовав ее смущение, Джейк скрыл улыбку. Прекрасно. Тори начинает реагировать на него как на мужчину, хотя он подозревал, что она сама еще не понимает причину своего смятения, а когда поймет, то, вероятнее всего, расстроится. Наверняка она сначала станет бороться со своим чувством, считая его греховным и запретным. По крайней мере, начало положено, есть первые признаки того, что она неравнодушна к его мужскому обаянию, пока достаточно и этого. Осторожными усилиями, тщательно выбирая подходящие ситуации, он сможет изменить их отношения.

Тори вышла из ванны и стояла, давая воде стекать на полотенце. Было удивительно приятно ощущать, как высыхает кожа в прохладе ночного воздуха, струящегося из окна спальни. День был жарким и утомительным, несмотря на то, что она выспалась. Долгие часы просидела она у материнской постели в ожидании тех редких мгновений, когда Кармен просыпалась в сознании. Тори молилась за нее и болела душой, когда мать вскрикивала от боли.

Снова приезжал доктор и, хотя он все еще остерегался внушать им чрезмерные надежды, казалось, был доволен тем, как протекает болезнь Кармен. Он оставил еще мазей и обезболивающих лекарств и дал несколько дополнительных советов о том, как кормить больную и ухаживать за ней. Теперь Кармен чаще бодрствовала и больше могла пить жидкость, так необходимую людям, пострадавшим от ожогов.

Кармен до сих пор не рассказывали о смерти Роя, но с каждым часом становилось все труднее скрывать от нее это. Скоро они должны будут открыть ей все и Тори молилась только о том, чтобы у матери хватило сил перенести это сокрушительное известие. Положение облегчалось тем, что дома были и она, и Джейк: Кармен в их присутствии успокаивалась и охотнее боролась за жизнь, зная, что они рядом.

Даже теперь, все зная, Тори с трудом верила, что сестры и матери-настоятельницы скрыли от нее состояние матери. Если бы не Джейк, не его властная настойчивость, она до сих пор оставалась бы в монастыре, пребывая в блаженном неведении о трагедии, разразившейся у Бэннеров, и мать до сих пор бы звала ее, не понимая, почему единственная дочь не спешит к ней на помощь. Сотни раз на дню Тори благодарила Бога за упрямство Джейка, Ни за что на свете не согласилась бы она допустить, чтобы мать так страдала, а ее не было бы рядом для утешения и поддержки.

Хотя она старалась примириться со строгими правилами, запрещавшими передачу любых сообщений из внешнего мира к ней в монастырь, но не сделать этого в таких ужасных обстоятельствах, когда ее мать лежала при смерти, казалось просто бесчувственной жестокостью. Как решились они это сделать? Кармен могла умереть, тщетно призывая свою дочь, не зная, что дочь не бросилась к ее постели просто потому, что ничего не знала ни о пожаре, ни об ее увечьях.

Она считала бы, что Тори не любит ее, раз не захотела приехать, и тяжело переживала бы черствость своего единственного ребенка. И Рой умер и был похоронен задолго до того, как Тори узнала о несчастье.

Все это было так нечестно, несправедливо, что каждый раз при мысли об этом Тори не удавалось сдержать поднимавшийся гнев. Она не могла не возмущаться и ежедневно молилась, чтобы Бог дал ей силы простить, чтобы она могла вернуться в монастырь без чувства обиды на сестер. Нельзя было возвращаться с таким негодованием в сердце, а Тори, несмотря на все угрозы Джейка, все еще собиралась туда вернуться, когда мать поправится.

За последние два года монастырь стал ее домом, и она испытывала глубокую нежность к сестрам- монахиням. Она любила тихие часы, безмятежную атмосферу, доброе участие. Покой, который обретала ее душа в молитве, с лихвой возмещал ей часы, проведенные на коленях. Боль в спине и коленках забывалась, когда душу ее наполнял мир. А улыбка девочки-сиротки, одной из тех, кого она помогала учить, стоила всех епитимий и тяжелой работы. Именно это пыталась она объяснить Джейку прошлым летом, но не сумела его убедить. Возможно, теперь, когда они оба дома вместе, она сможет добиться, чтобы он ее понял, но он, казалось, был решительно настроен не пускать ее обратно.

Потянувшись за ночной рубашкой, Тори мельком увидела себя в длинных зеркалах, украшавших передние дверцы гардероба. Было странно наблюдать свое отражение в разных рассеянных по дому зеркалах, потому что в монастыре зеркал не было вовсе. И теперь ей показалось удивительным отражение не только собственного лица, но и всего тела, обнаженного, гладкого, поблескивающего от воды.

Она понимала, что ей надо отвести глаза, но почему-то не могла заставить себя сделать это. Ее даже потянуло поближе. Несколько коротких шажков, и вот она у зеркала, зачарованно вглядывается в него. Улыбка тронула ее губы, когда она посмотрела на свои волосы и вспомнила старания Джейка с ножницами несколько часов назад. Он не разрешил Розе и Анне ему помочь и взялся за дело сам, бурча и чертыхаясь себе под нос. Результат получился совсем неплохой. По крайней мере теперь ее волосы были подстрижены ровно, а не торчали зубцами в разные стороны… Но Боже, какие же они короткие!

Сейчас, вымытые и почти высохшие, они мягкими кудряшками вились вокруг ее головки. Не примятые тяжелой вуалью, они курчавились легкой пушистой массой, как шерстка у толстенького щенка, который был