доверьтесь мне и скажите, какие меры предосторожности намерены вы принять, чтобы отвратить угрожающую вам опасность.
Екатерина видит красные пятна возбуждения на очаровательном юном личике своей подруги и, прежде чем ответить, велит той улечься к ней в постель, укутывает ее ноги теплым пледом, укрывает ее собственным одеялом и говорит:
– У меня нет никакого плана. Да я и не могу сделать ничего другого, как только надеяться на всемогущего Господа и его помощь.
– В таком случае, – отвечает Дашкова, – ваши друзья должны действовать за вас. У меня хватит и мужества и воодушевления, чтобы воспламенить всех, и никакая жертва не представляется мне для этой цели слишком большой.
– Я заклинаю вас, – отвечает Екатерина, – ради Бога, не делайте ничего такого, что могло бы подвергнуть вас опасности, и верьте мне, что невозможно ничего предпринять. Если с вами случится из-за меня несчастье, я буду себя за это всю жизнь упрекать.
– Я могу только пообещать вам, что не подвергну вас никакой опасности. Если моя беспредельная преданность вам даже приведет меня на эшафот, вас это, во всяком случае, не затронет.
Это чрезвычайно благородный, возвышенный диалог. Он звучит немного напыщенно, немножко театрально, немножко фальшиво. Но в этом разговоре получает формулировку новая программа Екатерины, и программа эта – что тоже входит в ее планы – формулируется не самой Екатериной, другими: 'в таком случае за вас должны действовать ваши друзья'. Если у Екатерины вопреки ее словам есть какой-нибудь план, то план этот сводится к полной строжайшей пассивности. Но она меньше полагается на Господа, чем на глупые выходки Петра и на пропаганду братьев Орловых. Во всех других отношениях Екатерина сможет найти себе равных, но ее способность превращать других людей в исполнителей ее невысказанной, даже упорно опровергаемой воли доселе никем не превзойдена.
Потрясенная до глубины души тем величием достоинства, с которым Екатерина несет свою печальную участь, покидает Дашкова дворец. В своем волнении она даже не заметила, что ее обожаемая подруга беременна.
Елизавета умирает 25 декабря 1761 года в два часа дня.
Не оправдываются ни опасения Фридриха, ни надежды союзников: ни один голос не раздается против восшествия Петра на престол. Конечно, многие со страхом и недоверием относятся к его предстоящему правлению, но эти многие ни в какой степени не организованы, не имеют вождей, формы, в которую мог бы вылиться их протест, никакого определенного плана. Один думает относительно другого, что 'тот что-нибудь предпримет'. В Париже и Вене думают, что русская аристократия свергнет Петра, аристократия возлагает надежды на ненависть гвардии к этой 'прусской обезьяне'. Но гвардия преспокойно дефилирует перед дворцом с криками: 'Да здравствует император!' Говорят, будто иные кричали даже: 'Слава Богу, что после стольких лет бабьего командования мы наконец имеем царя-мужчину!'
Власть удивительная вещь. Пока Петр был еще великим князем, пока росчерком пера он мог быть отстранен от престола, он казался всем дурнем, болваном, смешным паяцем. На пьедестале трона, с короной на голове, личность Петра начинает отождествляться с облекающей его горностаевой мантией, скипетром и державой, которые он держит в руках. Он царь, и всякий, кто только может, спешит понравиться ему, польстить, послужить и добиться через него тех или иных выгод. Раньше казалось невозможным, чтобы Петр и впрямь мог стать царем, теперь, когда он им стал, кажется совершенно естественным, чтобы он им и дальше оставался.
Петр по существу вовсе не так глуп и не так плох. Такой ярко выраженный его враг, как княгиня Дашкова, должна сознаться, что он обладает известным добродушием, некоторым остроумием, и даже Екатерина пишет в своих мемуарах: '…он в сущности, обладал неплохим сердцем'. Более глупые, худшие по характеру монархи, чем он, преспокойно управляли до конца своих дней.
Свое правление Петр начинает с проявления некоторой внешней активности (из желания подражать своему идеалу – Фридриху). Он встает рано утром, прежде всего принимает парад своих солдат, лично разговаривает (ибо знает, что так поступает Фридрих) со своими министрами, с представителями иностранных держав. По сравнению с проявлявшейся Елизаветою в последние годы ее правления леностью и небрежностью уже эта чисто внешняя активность Петра производит освежающее впечатление, вызывает похвалы молодому царю со стороны лиц его окружения.
Он издает множество указов, как чрезвычайно разумных (в тех случаях, когда инициатива принадлежит его тайному секретарю Волкову), так и касающихся совершенно второстепенных вопросов (в этих случаях инициатором указов является лично Петр). В один и тот же день отменяется существование пресловутой тайной канцелярии, этого пугала всех политически заподозренных лиц, и разрешается охотиться на ворон на улицах столицы. Волков, Воронцов и прочие приближенные к Петру лица непосредственно заинтересованы в том, чтобы создать ему известную популярность, и он вначале слушается их советов. Он возвращает из Сибири некоторых именитых ссыльных, как-то: Лестока, Бирона, Миниха. Только друг Екатерины Бестужев остается в ссылке. По совету Волкова сокращаются права и привилегии Шуваловых, разрешается свободная торговля треской, академиям и представителям искусств ассигнуются субсидии. Особенный успех имеет освобождение дворянства от обязанности нести государственную службу: это постановление вызывает такое удовлетворение, что сенат высказывает намерение поставить юному царю памятник.
Дни свои, исполненные безусловно похвальной деятельности, Петр неизменно заканчивает, однако, пиршествами, на которых все собутыльники обязаны по его предписанию быть в праздничных, непременно светлых нарядах. Эти пиршества переходят обычно в дикие попойки, во время которых Петр напивается до потери сознания вместе с Воронцовой. И все это происходит через несколько дней после смерти императрицы, в то время, когда ее тело еще не предано земле.
На протяжении шести недель, проходящих до погребения Елизаветы, ее тело выставлено во дворце, и народ допускается дважды в день во дворец, чтобы проститься с почившей государыней. Сотнями и тысячами стремится простой люд, чтобы взглянуть на покойную, лежащую на роскошном катафалке (обошедшемся около ста тысяч рублей) со статуями, позолоченной резьбой, балдахином из золотой парчи, свисающим до земли горностаевым покрывалом и бесчисленным количеством свечей. И почти всегда эти люди видят подле катафалка коленопреклоненную женщину в глубоком трауре, очевидно, совершенно погруженную в свое горе и молитвы. 'Это новая царица', – шепчут они. Целых шесть недель проводит Екатерина ежедневно несколько часов подле мертвой Елизаветы, стоя на коленях, несмотря на свою беременность и несмотря на то, что тело покойной все больше разлагается. Ее глаза опущены долу, но она знает, что глаза входящих устремлены на нее и что сердца этих простых людей преисполняются сочувствия и трогательного волнения при виде ее униженного пиетета.
Иногда к катафалку подходит и Петр. Он ведет себя при этом непринужденно, громко разговаривает, прохаживается по залу взад и вперед, шутит с дамами, делает замечания дежурным придворным по поводу тех или иных погрешностей в их туалетах. В свете торжественно горящих свечей, пред лицом мрачного величия смерти контраст между достойным поведением Екатерины и цинизмом Петра выступает особенно явственно, как в примитивном театре. Да это и есть примитивная сцена для простого народа. Екатерина отлично знает и превосходно играет свою роль. Но Петр абсолютно не умеет притворяться. Это похвально для частного лица, но не для государя, который, если он не намерен управлять при помощи одного насилия, должен уметь понравиться народу.
Петр в глубине души никогда не чувствовал себя способным справиться с огромной задачей управления Россией. Но он не сумел открыто отделаться от этой задачи, и теперь волей-неволей приходится ее выполнять. Он находится приблизительно в том положении, какое испытывает человек, которому снится, что он, не будучи абсолютно к тому подготовлен, попал на сцену цирка и принужден вступить в бой с быком.
Русский трон опирается на две силы: армию и духовенство. Царь является верховным главой обеих сил. Но Петр не понимает ситуации. Он не понимает, что это именно силы, служащие опорой его власти. Он знает только, что он глава этих сил, и думает, что может делать с ними все, что ему заблагорассудится. Армия принадлежит ему. Ну, значит, он может сделать из нее прусскую армию, нарядить ее в короткие двухцветные мундиры прусского образца, муштровать ее на прусский лад. Слыханное ли дело, чтобы после пятилетней победоносной войны с неприятелем армию наряжали во вражеские мундиры и заставляли ее
