Понятовский тоже боялся и, вероятно, своевременно сбежал бы, если б Нарышкин в буквальном смысле слова не втолкнул его в комнату Екатерины.
Только мужчины, абсолютно уверенные в своей мощной мужественности и лишенные критерия для расценки других достоинств, умеют видеть женщину в такой женщине. Более того, они видят в ней только и исключительно женщину, почти трогательную, почти смешную женщину, которую даже пурпурная мантия не может уберечь от того, чтобы она не оказалась в решительный момент только похотливой самкой.
Кажущееся противоречие между увлечением Екатерины Вольтером и любовью ее к какому-нибудь Орлову отпадает: здесь вовсе нет противоречия, а есть неизбежная внутренняя связь.
Женщину характеризует не истинный облик ее возлюбленного, а тот облик, который принимает ее любовь. Орлов – ограниченный смельчак, но Екатерина видит в нем 'героя прекрасных времен римской республики'. Он для нее воплощение естественных функций мужчины: завоеватель и охранитель. Он герой старинной легенды, не знающий, что такое страх. Она ценит его крепкую руку не только за способность обнять ее талию, но и постольку, поскольку рука эта, вместе с руками его братьев, может оказать нужное воздействие на гвардейские полки. Екатерина знает, что могут сделать в России гвардейские полки: они были всегда душой, сердцем и исполнительным комитетом всякой дворцовой революции. Они проложили дорогу к трону и вдове Петра Великого Екатерине I, и Елизавете.
Все время, которое Орлов не с Екатериной, он проводит со своими товарищами по гвардии. Он пьет с ними, играет с ними в кости и карты и вместе с тем развивает пропаганду в пользу Екатерины. Он рисует ее портрет в самых радужных, а ее положение в самых мрачных красках, он изображает ее пламенной русской патриоткой и несчастной жертвой опрусаченного великого князя. Солдаты охотно слушают его, потому что он говорит с ними на их языке. Братья Григория агитируют в том же смысле среди своих товарищей.
Гвардейцы вообще с большим подозрением относятся к будущему правлению Петра: они знают, что он терпеть не может гвардию, называет их 'янычарами', бандой цыган, хозяйничающей в столице, считает их совершенно негодящимися для настоящей военной муштровки. В противоположность ему Екатерина, обожающая все русское, всех русских солдат и в особенности гвардию, является светлым образом, на нее возложат они вскоре все свои надежды на будущее. Мало того, к ней влечет их тот пламенный энтузиазм, который испытывают все подлинные монархисты-солдаты по отношению ко всякому монарху, который хоть немного идет навстречу этой прекрасной ребячески-мужественной потребности экстаза.
Григорий Орлов отнюдь не скромный любовник вроде Понятовского; гвардейцы знают, какую роль он играет при великой княгине и воспринимают это как честь для них, как почет, выпадающий на долю их всех.
Обнимая своего дикого, грубого гвардейца офицера, Екатерина обнимает вместе с ним всю полуварварскую Россию, становится через него любимой госпожой всей русской гвардии, обожаемой матушкой, за которую каждый отдельный солдат готов с восторгом и сражаться, и умереть.
Панин, Дашкова и Орлов мало знают друг о друге. Отношения каждого из них к Екатерине идут своим путем. Каждый из них знает другую Екатерину: Панин – умного политика, Дашкова – философа, Орлов – женщину. Дашкова свалилась бы с седьмого неба, если бы узнала, какая связь существует между ее обожаемым идолом и грубым солдатом; Орлов считал бы беседы обеих женщин безумно скучными и, так как не был бы в состоянии понимать их, абсолютно никчемными. Только Панин, как лично ни в чем не заинтересованный, вероятно, снисходительно улыбался бы по поводу обоих способов времяпрепровождения матери будущего царя.
Панин не единственный человек, желающий изменить порядок престолонаследия в пользу маленького Павла. Даже Елизавете, которая ненавидит своего неудачного племянника и страстно любит мальчика, это было бы желательно. Сидя в своих покоях, из которых она теперь почти никогда не выходит из-за мучающих ее сердечных и эпилептических припадков и кровотечений, она узнает, что Петр с нетерпением дожидается ее смерти, и знает, что он дерзкой рукой коснется всего, что ей было свято: ее религии, ее друзей, ее союзных отношений. Но она слишком верующий человек, чтобы решиться нарушить свою присягу, и на пороге смерти боится еще больше, чем когда-либо, актов явного произвола. Она хотела бы, чтобы ее принудил к тому какой-нибудь знак свыше, взрыв национальной воли.
Елизавета пытается даже вызвать такой взрыв. Во время одного из коротких интервалов между болезнями она приказывает, чтобы в придворном театре поставили русскую комедию. С изумлением видит собравшаяся в партере в небольшом количестве публика, что впервые после долгих месяцев императорская ложа освещена. Появляется Елизавета, ведя за руку маленького Павла Петровича. Театр сравнительно пуст. Государыня повелевает впустить в зал всех дежурных гвардейцев. Гвардия помогла ей двадцать лет тому назад завладеть троном, может быть, она поможет ей сегодня передать трон более достойному преемнику?
Солдаты устремляются потоком в театральный зал, почтительно приветствуя свою императрицу. Это в большинстве старые, бородатые люди, сопровождавшие ее некогда на пути к Зимнему дворцу. Елизавета сажает маленького Павла к себе на колени, гладит его кудри, показывает этого ребенка и свою к нему любовь этим легко возбудимым, легко воодушевляющимся солдатам, которых так нетрудно растрогать. Пусть бы теперь кто-нибудь закричал: 'Да здравствует царевич Павел Петрович!', и вся эта своеобразная аудитория, несомненно, поддержала бы этот крик, получилась бы национальная манифестация, волеизъявление народа, которому можно бы с чистой совестью подчиниться…
Но никто не кричит… Исполинские бородачи-солдаты рассматривают с приветливой улыбкой празднично разодетого царственного ребенка, он нравится им, трогает их – но не воодушевляет их.
С грустью возвращается Елизавета в свои покои. Провидение не заговорило, воля Провидения выше ее воли, необходимо этому покориться. Отныне она всецело отдается эгоизму своей болезни и своей религиозности. Она никогда не вела размеренного образа жизни, но уже теперь о каком бы то ни было распределении дня и речи нет.
При каждом внезапном приступе усталости она велит устроить себе постель там, где в настоящее время случайно находится, и горе тому, кто хотя бы по наиважнейшему делу решится нарушить ее тревожный сон. Она молится и постится почти непрерывно, осыпает своих врачей золотом, но не принимает прописываемых ими лекарств, предпочитая всякие волшебные снадобья, рекомендуемые ей то той, то другой из камеристок. На ее левой ноге раскрылась ранка. Елизавета часами не сводит глаз с этой ранки и говорит, что это Божья кара за то, что ее отец, великий Петр, так часто целовал эту красивую ножку.
Ее агония держит всю Европу в напряженном состоянии. Все взоры направлены на эту комнату больной, в которой, в сущности, разыгрывается решительное сражение Семилетней войны. Еще раз пытаются в том заинтересованные побудить умирающую императрицу изменить ее завещание. Людовик XV отправляет длиннейшее собственноручно написанное письмо своему послу Бретейлю. Шуваловы пускаются на последнюю интригу с целью стать герцогами завоеванных восточно-прусских провинций. Панин пытается воздействовать на императрицу в интересах своего воспитанника – Павла. Слишком поздно. Елизавета не занята больше Россией.
Больше всего оснований бояться смерти императрицы имеет Екатерина. Чем дряхлее становится Елизавета, тем настойчивее становится Петр в выдвигании своих планов. Он говорит не только о заключении немедленного мира с Пруссией, но даже о союзе с Фридрихом, о совместной с ним войне против прежних союзников. Он говорит о войне с Данией, у которой хочет отнять кусок Гольштинской земли. По мере приближения того дня, который сделает его самодержцем всероссийским, он все демонстративнее проявляет свою ненависть, свое презрение ко всему русскому. Его поведение до того вызывающе и обещает стать до того возмутительным, что Екатерина понимает: ей остается только один выбор – погибнуть вместе с ним или открыто выступить против него.
Но как раз в настоящий момент она в наименее подходящем для активных выступлений положении – в интересном. На этот раз нет ни малейшей возможности побудить Петра отнестись благосклонно к этому ребенку от Орлова. Значит, необходимо во что бы то ни стало подольше скрывать свою тайну под покровом милостивого кринолина. Даже происхождение маленького Павла грозит, судя по всему, Екатерине опасностью после смерти Елизаветы. Во время своих попоек с приближенными Петр называет теперь свою подругу Воронцову не иначе как Романова. Маленькая Дашкова слышит это случайно и прибегает за несколько дней до смерти императрицы среди ночи во дворец Екатерины, несмотря на то, что сама больна инфлюэнцей, заставляет встревоженную прислугу провести ее к великой княгине и будит ее.
– Я не в состоянии вынести грозящую вам неизвестность, – говорит она, – ради всего святого,
