Рассказ о родителях Алекса начнем с его матери.
Долорес Розалинда Ортега Гонсалес — мексиканка наполовину индейского происхождения.
Изначально Гонсалесы были богатым аристократическим родом — потомками испанских завоевателей, что обязывало их ко многому, особенно в вопросах, касающихся фамильной чести. Жили они, разумеется, в столице, в Мехико, в собственном доме. Но шли века, аристократы беднели, утрачивали влияние, менялись их взгляды, строгость нравов уступала место демократическим тенденциям. Последнюю точку в истории падения старинного рода поставил дедушка Алекса Рона, женившийся на индианке. Это сейчас все индейское модно, да и то, почему-то, в основном, в тех странах, где индейцев нет, а тогда, в первой половине прошлого века, поступок дедушки завершил падение Гонсалесов по общественной лестнице. В конце концов, дедушке с бабушкой пришлось переехать из столицы в портовый город Тихуана на западе страны. А затем, уже в 60-е годы прошлого века, один из их сыновей — дядя Алекса Рона — сумел обосноваться в США, куда из Тихуаны со временем перебрались и остальные представители засыхающей ветви родового древа Гонсалесов.
Бабушка Алекса Рона была не просто индианкой по происхождению. Она являлась еще и держательницей древней шаманской традиции одного из племен майя. Чрезвычайно привязавшись к внуку — сыну единственной и любимой дочери, в доме которой она жила, бабушка с самого рождения, как могла, старалась передавать ему древнее Знание. Сначала в сказках и песнях, потом в виде ритуалов и особых практик...
Другую, еще более тайную, духовную традицию частично передал Алексу его отец — незаконнорожденный сын Константина Эдуардовича Циолковского — знаменитого русского ученого, основателя космонавтики и, вместе с тем, не столь известного философа.
Судьба отца, необычная с самого начала, была предопределена за много лет до его рождения. Появление Михаила Гриневского на свет в 1947 г. стало удачным завершением смелого медицинского эксперимента и, одновременно, малопонятного эзотерического действа. Его мать и, соответственно, вторая бабушка Алекса, аспирантка ленинградского медицинского института и в то же время участница тайного масонского ордена, была — разумеется, с ее согласия — оплодотворена размороженной семенной жидкостью давно умершего человека — ученого Циолковского. Однако вовсе не интересами науки и не простым стремлением подарить миру потомка гения руководствовались участники операции. Их далеко идущие планы охватывали неизвестное трагическое прошлое планеты и ее, возможно, еще более трагичное будущее...
Когда Сталин ознакомился с частью информации, касающейся упомянутого эксперимента, он был настолько испуган, что санкционировал начало массовых репрессий среди врачей и ученых-медиков — печально известное «Дело врачей». Но это только ускорило его собственную гибель. Все в мире имеет свойство повторяться. Библейская история царя Ирода, истреблявшего младенцев, чтобы добраться до новорожденного Иисуса, эхом отозвалась в действиях другого знаменитого деспота. В обоих случаях тираны не понимали истинной подоплеки происходящего, не видели, что их краткому и эфемерному с точки зрения вечности правлению ничто не угрожает со стороны невинного младенца и его родителей.
В жизни Михаила Гриневского, на первый взгляд, было всего два ярких момента — его необычное рождение и эмиграция в США. Но существовало, как уже было сказано, еще и тайное, сокрытое от посторонних глаз бытие великого духовного подвижника. Скромная карьера врача-патологоанатома в одной из больниц Сан-Диего, заурядная семейная жизнь, нарочитая религиозность (он регулярно посещал единственную в Сан-Диего православную церковь), антикоммунизм и прочие меры социальной мимикрии не могли создать достаточно надежной и долговременной защиты. В возрасте тридцати восьми лет он трагически гибнет. Произошло это не в результате бытовой ссоры, как считали его знакомые, и не вследствие несчастного случая, как было записано в полицейском протоколе. В его смерти был повинен тот же тайный орден, действия которого когда-то стали причиной его рождения...
Здесь мы прервем свой рассказ, чтобы предоставить слово самому Алексу Р. Гонсалесу. Ниже, с согласия автора, мы приводим фрагмент из ранее не публиковавшейся автобиографической повести.
* * *
Трудно было сказать, в какой момент у входа в прозекторскую появились серые фигуры. Бесплатная городская больница финансировалась весьма скупо, и ее руководство экономило на освещении даже в вечернее и ночное время. Казалось, что в сумраке подвального коридора стоят два подростка лет десяти, одетых в одинаковые темно-серые спортивные куртки с капюшонами. Однако стоило им шевельнуться и начать движение к световому пятну в центре зала, как стало очевидно: это не дети, а может быть, и вообще не люди.
Когда молоденькая медсестра-мулатка, заметив краем глаза движение, повернула голову в сторону двери, то ей сначала показалось, будто ветер гонит к ней через всю комнату столбы пыли. Но откуда ветер в подвале без окон? Девушка попыталась всмотреться в неясные объекты, однако глаза вдруг начало резать, словно кто-то швырнул в них горсть песка. Недоуменно встряхнув хорошенькой головкой в белой сестринской шапочке, она привычно сдула прядь выбившихся из-под нее непослушных черных волос. На ее руках были перчатки — только что сестра помогала врачу-патологоанатому уложить труп на стол. Рефлекторно правая рука потянулась вверх, к глазам. Но на полпути замерла... и вот, тихо выдохнув, лишившееся чувств тело осело на холодный кафель пола.
— Михаил Гриневский.
Слова, произнесенные бесцветным, почти лишенным эмоций голосом, прозвучали не вопросительно, а утвердительно — с еле уловимым оттенком удовлетворения. В этих нарушивших тишину подвала звуках человеческого было еще меньше, чем во внешности пришедших. Как будто балующийся эмбьентом[3] музыкант сложил на синтезаторе слова, составив их из электронных гармоник и случайных механических шумов — шуршания песка, шелеста бумаги, скрипа дверных петель и шипения пневмоклапанов.
Тот, к кому обращались — патологоанатом в зеленой клеенчатой одежде, колпаке, пластиковых очках, закрывавших пол-лица — стоял, слегка нагнувшись над столом, погрузив обе руки внутрь только что вскрытого трупа пожилого мужчины. Он поднял голову, среагировав на звук и движение, но его синие глаза посмотрели на пришельцев сквозь пластик хоть и утомленно, даже с некоторой грустью, однако без удивления или страха.
— Прошу вас выйти. Здесь нельзя находиться посторонним, — спокойно произнес доктор.
— Мы не посторонние. Это вы посторонний. И здесь, и в любом другом месте. Михаил Гриневский, не осложняйте нашу задачу — передайте нам артефакт или сообщите, где он. Мы сами его заберем.
Трудно было понять, кто из двух пришедших говорит. Впрочем, ввиду их полного сходства, это было и не важно. Возможно, они говорили одновременно.
— Меня зовут Майкл Гонсалес. Вы ошиблись. Я не знаю того, кто вам нужен, и не понимаю, о чем вы говорите.
