В сентябре 1897 года граммофоны фабричного производства появились в России. В Петербурге широкая публика знакомилась с ними на Невском проспекте в Пассаже».

Так началась в России история граммофона. Сейчас для многих граммофон — это реалия давно ушедших лет. Но для коллекционера В. И. Дерябкина в этой «музыкальной машине» не только отражаются черты прошлого, но и проглядывает самобытная русская душа.

Коллекционеров Владимир Игнатьевич считает народом сложным. Но что поделаешь? Иначе никакой коллекции не собрать.

«Было это во время гастролей в Саратове, — рассказывает хозяин. — Закончилось представление, я вышел в гримерную. И тут подходит ко мне старый знакомый, собиратель грампластинок. «Есть тут интересный граммофон, — говорит. — Когда–то он стоял у мясника. Я там пластинки покупал». Я достаю старинный каталог. «Который?» Он говорит: «Этот» и показывает на самый дорогой, уникальный аппарат. «Где?» — «Точно не помню, но постараюсь найти». Я как был в гриме и костюме, вскочил с ним в машину, и погнали мы по саратовским буграм. Ездили–ездили, пока не нашли кирпичный, крепкий, вроде, купеческого, домишко.

Вышла бабуся, удивилась, увидев меня в клоунском костюме: «Да, есть такой граммофон, сын собирается из него проигрыватель сделать». А сын, лежит на диване ,выпивши, чуть тепленький. «Без согласия сына продать не могу. Приезжайте завтра». А у меня уже ноги–руки трясутся.

Ночь я не спал, ворочался, утром приезжаю с ребятами–ассистентами — я тогда в аттракционе с медведями работал — разговариваю с сыном. Он соглашается. А мать не очень хочет. Наконец и она соглашается. И тут я вижу — у двухстворчатой двери одна створка заделана — внизу плинтус и обоями оклеена. А через одну створку большой тумбовый аппарат никак не вынести. И я четко понял, что если бабусе сказать, что нужно ломать дверь, она ни за что не согласится. Я подзываю ассистента и говорю: «Веди ее в сад, пой, пляши, делай, что хочешь, но двадцать минут в дом не пускай».

Вобщем, тяжело мне дался тот граммофон. До сих пор он у меня стоит, и больше подобного аппарата мне не попадалось. У такого граммофона был сфотографирован Шаляпин».

«Граммофоны с трубами в богатых домах не ставили, — поясняет Владимир Игнатьевич, показывая коллекцию. — Там ставили граммофоны тумбовые, где труба была скрыта в деревянной тумбочке. Там же находилась библиотека для пластинок. Ящики украшали деревянной резьбой, инкрустацией. Каждая вещь при изготовлении будто бы пропускалась через душу. Это, правда, касается только российских граммофонов. У всех остальных какие–либо душевные вторжения отсутствуют. Типичные фабричные аппараты». Конечно, иметь такую коллекцию у себя дома — дело весьма хлопотное. Их было так много, что порой, вернувшись с гастролей, приходилось, бросив матрац, спать на полу. Граммофоны были везде, они заняли все жизненное пространство. Потом с помощью музея города удалось получить комнату, где разместилась часть уникальной коллекции. Затем помогла районная администрация, выделив подвальное помещение. Правда, в нем очень сыро и коллекцию держать там нельзя — погибнет. Поэтому есть у Владимира Игнатьевича мечта — создать свой собственный частный музей граммофонов. Если такой музей будет создан, то он станет первым и пока единственным в России, так как, по словам, хозяина, другой такой коллекции в стране нет и собрать ее может только цирк, гастролируя по городам, странам и континентам.

В отличие от России, Где у Владимира Игнатьевича единомышленников практически нет, в мире он не одинок.

«Я сейчас проехал Новую Зеландию, Австралию, — рассказывает он, — так там в каждом маленьком городке есть коллекционер граммофонов. Это их тема. Как наша российская тема — самовары, так у них — граммофоны».

Приезжал как–то к нему немец — председатель клуба «Граммофон» в Штутгарте. И, как выяснилось, цель визита у него была одна — посмотреть российскую коллекцию. После этого Владимир Игнатьевич стал членом международного клуба, получив соответствующий документ.

После визита немца пришла посылка с каталогами, фотографиями, брелками и значками от крупнейшего южнокорейского коллекционера граммофонов. Его коллекция насчитывает тысячу единиц! Для нее он выстроил специальное здание, а граммофоны для коллекции собирал по всему миру.

«Мне, конечно, с ним тягаться бесполезно, — сетует Владимир Игнатьевич, — но сын мой наверняка сможет. Потому как Россия сохранила еще много интересного, и нашу душу не заменит ни Америка, ни Франция, ни Англия. Нет такой души на свете. Потеряет земной шар душу — Россию, тогда, каюк ему. Я повидал двадцать четыре страны и понял, что Россия — страна особенная, и вещи здесь, в том числе граммофоны, тоже особенные — живые и потому неповторимые».

Каких только замечательных людей не бывало в России! Что там чудеса индийских йогов — россияне всегда чудили самобытно, с юмором и философской глубиной. Так рабочему геологической партии Алексею Никифорову удалось проделать путь от Камчатки до Ленинграда — бесплатно! На .это путешествие у него ушло почти полгода.

В 1962 году геологи одной из ленинградских экспедиций проводили специализированную геологическую съемку на полуострове Тайгонос, что на берегу Пенжинской губы, как раз напротив Камчатки. Места эти были совершенно безлюдные, дороги считались непозволительной роскошью, и перемещаться с одного участка на другой можно было лишь с помощью вертолетов, самолетов местных авиалиний, да рыбацких катеров. До крайней точки места работы — поселка Тополовка — пришлось добираться на лошадях, которых взяли «напрокат» в Чайбухинском леспромхозе. В эту партию и завербовался горнорабочим житель Ленинграда сорокалетний Алексей Никифоров.

Наступила осень. Подошел к концу полевой сезон — пора было сворачивать работы и возвращаться в родные края. У геологов из–за небезопасных условий труда нежелательно допускать, чтобы рабочий люд во время сезона ударился в загул, поэтому деньги выплачиваются, как правило, после завершения работ, после того, как партия готова к отправке на базу. Именно тогда с временными рабочими производится расчет и начинается «пир на весь мир».

Так было и на сей раз. Правда, «пир» длился так долго и интенсивно, что Никифоров «пустил на ветер» весь свой летний заработок, отрезав себе, тем самым, путь к возвращению. Партия к тому времени уже давно была в Ленинграде.

Близилась зима, которая в тех краях крайне сурова. Работу найти было невозможно, и Никифорорв принял героическое решение — во что бы то ни стало, без денег, добраться до Ленинграда. Если, посмотреть на карту России, и охватить взглядом пространство от восточной до западной границы, можно, оценить все величие этого поступка. По всей видимости, у Никифорова в тот момент карты перед глазами не было, и в конце октября он начал свой марафон.

Местные рыбаки подбросили его на катере до поселка Чайбуха, что в 70 километрах севернее Тополовки — последнего места стоянки. Потом договорился с местными жителями и на лошадях попал в поселок Гижига, где был небольшой аэропорт, изредка принимавший и отправляющий брюхатые «кукурузники». Здесь пришлось застрять на долгое время — то не было погоды, то не удавалось договориться с летчиками. Питался Алексей в тот период «чем бог пошлет» — где местные жители подадут, где сворачивающие хозяйство геологи, поделятся банкой тушенки или сгущенки, да куском армейского сухаря.

Наконец попался сговорчивый экипаж, и Никифоров поднялся на борт местного «лайнера». Вместе с ним летело еще несколько таких же, как он, бродяг, ищущих лучшего места в этой ненастной жизни. Ввиду того, что расплачиваться было нечем, пассажиры занимались погрузочно–разгрузочными работами в промежуточных аэропортах. Сменив не один самолет, Никифоров, таким образом, преодолел расстояние в 600 километров и очутился в Магадане.

К этому времени навигация была закрыта, суда не ходили, дорог не было, и добраться до Хабаровска, откуда можно было двигаться на запад, было возможно только воздушным путем. Имея некоторый опыт выживания без денег, где–то прирабатывая, где–то, попрошайничая, Никифоров терпеливо поджидал