целую группу образованных и очень способных экономистов из некоммунистических кругов, напр. Александрова, Струмилина, Громана. Всем им легче было работать с Лариным, потому что они знали его по «добольшевистским временам». Он же, ценя их опыт и знания, относился к ним с доверием, не лишенным, впрочем, некоторой осторожности. Расцветом Ларина были 1918 и 1919 гг. - эпоха страстного увлечения коренной перестройкой хозяйства и его организацией на новых началах. Ларинская квартира из двух комнат в гостинице «Метрополь» была одновременно его главным штабом. В каждой комнате находился большой стол, на котором лежали очиненные карандаши и кипы бумаги. В одной комнате Ларин выслушивал какой- нибудь проект, а затем, пока посетители продолжали спорить между собой, он выходил в соседнюю комнату и занимался другим проектом. Свои заключения он сам писал карандашом: для этого ему нужно было сперва поднять правой рукой левую и положить ее на стол, чтобы придерживать бумагу. Порою он походил на сошедший с полотна персонаж Греко, но только русского образца. У Ларина можно было встретить представителей военного, продовольственного, транспортного и всяких Других ведомств. Все они хлопотали о размежевании компетенции и улажении бесконечных споров: трений между ними было неимоверное количество. В то время Ларин писал множество постановлений, в частности для молодого председателя Совета Народного Хозяйства Северо-Западной области, Вячеслава Молотова-Скрябина, который откровенно признавался, что мало смыслит в хозяйственных вопросах. Дзержинского иногда называли Сен-Жюстом русской революции. Ларина, производившего радикальные операции над экономической жизнью, можно было бы назвать хозяйственным Сен-Жюстом. Впрочем, звезда его сияла не очень долго. Противоречия между ларинскими фантазиями и реальной действительностью сказывались с каждым днем все сильнее и резче. Ему постепенно приходилось покидать одно учреждение за другим. Рыков первый потребовал ухода Ларина из ВСНХ, а за ним последовали и другие. В руководящих кругах коммунистической партии к Ларину установилось доброжелательное, но не совсем серьезное отношение. Его проекты и реформы начали вызывать усмешку. На одном заседании (не помню, было ли это в Совете Труда и Обороны или в Совнаркоме), при обсуждении каких-то цифровых данных, Цюрупа - нарком продовольствия, а с 1921 г. заместитель председателя Совнаркома и СТО - так прямо и сказал в качестве аргумента против какого-то проекта: - Ну, это ларинское изобретение! И у Ленина, и у самых молодых участников заседания на лице появилась снисходительная улыбка. 27 мая 1921 года Ленин, выступая с речью о продовольственном налоге на всероссийской конференции партии, следующим образом выражался, говоря о Ларине: - Его талант принадлежит более к области парламентской оппозиции и к области журналистики, а не к области деловой работы. По части проектов он неутомим. Он здесь упоминал, что еще в январе 1920 года он выдвигал хороший проект. Но если собрать все проекты тов. Ларина и выбрать из них хорошие проекты, то, наверное, пришлось бы определять их в десятитысячных долях… Ларин, когда увидал, что эта резолюция принята, сказал мне: 'вы дали нам мизинец, мы возьмем всю руку». Тогда я подумал - хотя это я и раньше знал, - теперь мы будем знать, как надо торговаться с Лариным. Если он просит миллион, то давать ему надо полтинник… В 1918 году Ленин смотрел на опыты «законодательства» и на декреты Ларина, как на образец, по которому будущие поколения будут строить свои социальные революции; а уже 25 февраля 1921 года в письме к Кржижановскому он писал: «Ларина ЦК решил пока оставить (в Госплане). Опасность от него величайшая, ибо этот человек по своему характеру срывает всякую работу, захватывает власть, опрокидывает всех председателей, разгоняет спецов, выступает (без тени права на сие) от имени «партии» и т. д. На вас ложится тяжелая задача подчинить, дисциплинировать, умерить Ларина. Помните: как только он «начнет» вырываться из рамок, бегите ко мне (или шлите мне письмо). Иначе Ларин опрокинет всю Общеплановую Комиссию». Позже, в течение ряда лет, отдельные видные коммунисты - может быть, из уважения к прошлому Ларина или из жалости, - когда нужно было разрабатывать большиее проекты, все же обращались к нему. Ларин быстро уходил в тень. Уже года через два после Октябрьского переворота роль его была закончена. Нового применения для его недюжинных, но очень своеобразных способностей найти было уже невозможно. Он умер в 1932 г. С именем Ларина обычно связывается национализация русской промышленности. В учебниках истории ее приурочивают к 28 июня 1918 года - дню опубликования ленинского декрета о национализации индустрии. На деле же, этот декрет не был решающим, и назначение его было совсем особое. Захват фабрик и заводов, начавшийся в конце 1917 г., шел самотеком, стихийно еще до него, и национализация растянулась больше, чем на год. Центральная власть была слаба, и поэтому местные советы, совнархозы, рабочие комитеты и другие организации, считая себя «автономными», издавали по собственной инициативе постановления об экспроприации частных предприятий. История декрета 28 июня очень любопытна. Согласно договору, заключенному с Германией в Брест-Литовске, и согласно дальнейшим соглашениям, охрана германских имущественных прав в России была вверена германскому посольству в Москве: оно должно было в определенный срок заявить претензии Германии и указать, в какие предприятия вложен немецкий капитал и т. д. Советское правительство принуждено было с этим считаться, и германским интересам и капиталам была обеспечена некоторого рода неприкосновенность. В связи с этим среди русских промышленников возникли всякие планы и надежды: можно было продать немцами (реально или фиктивно) пакеты акций, целые предприятия, банки и, таким образом, обеспечить свои интересы. При изменении политической обстановки можно было и вернуть утраченную собственность. В то время все, вплоть до высших носителей власти, считали положение советского правительства непрочным, а движение назад - почти неизбежным. С приездом в Москву первого германского посла, графа Мирбаха (20 апреля 1918 г.), к нему потянулось немалое количество представителей состоятельных классов. Но, с другой стороны, такое передоверие немцам львиной доли русской промышленности делало Германию ее хозяином на неопределенный и, может быть, очень долгий срок. Стремления и планы тех русских промышленников и банкиров, которые пытались спасти свою собственность путем соглашения с германскими фирмами, представляли явную национальную опасность. Среди русских промышленников наметились два течения. Одни готовы были идти на сделки с Германией, другие возражали против этого из патриотических соображений. Вторая группа была довольно значительна. К ней примыкал такой человек, как Алексей Павлович Мещерский, - о котором я упоминал выше - один из сттолпов русского капитала, стоявший до революции во главе огромных Сормовских и Коломенских заводов. Теперь он заявлял, что необходимо обратить внимание власти на грозящее порабощение русской промышленности немцами. Между тем, слухи о многочисленных соглашениях между русскими и германскими капиталистами все множились. По желанию и совету некоторых других спецов, я решил поговорить об этом с Рыковым, который был тогда правой рукой Ленина и руководил в 1918-21 гг. ВСНХ. - Вот вы ругаете русских промышленников за отсутствие патриотизма, - сказал я Рыкову, - вы считаете, что рабочая революция лучше защитит Россию. А между тем такие буржуазные деятели, как Хрущев, Мекк и другие, опасаются, что русская промышленность вскоре окажется на 50% в немецких руках, и считают необходимым, чтобы власть приняла какие-нибудь меры. Ведь вы, коммунисты, не сможете строить социализм на ваших заводах, если рядом будут хозяйничать немцы на обычных капиталистических началах. На следующий день после этого разговора с Рыковым, ко мне позвонил Ломов и сообщил, что по распоряжению Ленина составлена комиссия из трех лиц. Ей поручено подготовить список всех крупных предприятий, которые немедленно будут объявлены национализированными. Списки должны быть готовы в течение 48 часов. Комиссия будет негласная - в составе трех видных коммунистов-экономистов (Ларин, Ломов и, кажется, Милютин) и трех спецов при них. Одним из таких специалистов был назначен и я. Я спросил, не следует ли привлечь к работе кого-либо из старых и опытных общественных деятелей, но Ломов заявил, что это неудобно. Мне поручили встретиться с ними по окончании работ комиссии, показать им списки и объяснить, что главной целью декрета о национализации является защита русской промышленности от Германии. Интересна одна деталь. При обсуждении декрета встал вопрос: подлежит ли национализации имущество русских фирм, которое находится за границей. Решили ограничиться только внутрирусским имуществом. В частной беседе со мной бывший царский министр финансов Кутлер одобрил такую точку зрения и заявил: - Включение того, что находится за границей, вызвало бы оппозицию с разных сторон и ненужные трения. Конечно, главным автором этого исторического декрета был Ларин. Это было по его части - головокружительный размах, социализация всей русской индустрии, революционные масштабы… Оставался вопрос о том, какую роль отвести прежним владельцам после национализации. Об этом немало спорили. И радикализм Ларина, и максимализм того времени требовали полного устранения старых «буржуев» от производства, нам же, спецам, было ясно, что промышленность, оставшись без прежних руководителей, будет осуждена на развал и длительный кризис. В качестве дополнения к декрету мы предлагали особое распоряжение о том, что все хозяева и директора промышленных предприятий обязаны остаться на своих местах и продолжать свою