всех продавцов леса на английском рынке. Это обязательство я выполнил, и из Берлина отправился в Копенгаген. Советская делегация остановилась в одной из самых роскошных гостиниц Копенгапена - «Англетер». Делегация состояла из нескольких представителей советских лесопромышленных трестов: это были рабочие, не знавшие ни одного иностранного языка; в таком же положении были и другие члены советской делегации, представлявшие профессиональный союз деревообделочников. Я не оставлял их почти ни на минуту; но, покинув их один раз на короткое время, сделался виновником комического инцидента. Без меня они сели за обеденный стол, уставленный большим количеством разнообразных закусок, как это принято в Скандинавии. Тут же была большая копченая индейка, которая должна была служить лишь украшением. Но мои друзья не поняли, в чем дело, и решили, что, не зная языка, они, вероятно, по ошибке заказали целую индейку. Они разрезали се, положили по тарелкам и начали с аппетитом уничтожать. Метрдотель ходил вокруг них в отчаянии, но никак не мог объяснить им происшедшего недоразумения, а рабочие, почувствовав что-то неладное, были очень расстроены. Бывший среди делегатов представитель коммунистической партии не преминул заявить потом по этому поводу: «Это сделано было нарочно, чтобы представить нас в смешном виде!» Копенгагенская конференция, в общем, оказалась удачной. Была выработана программа солидарной деятельности Скандинавии и Советской России в лесном экспорте. Это был большой успех. Из Копенгагена я отправился в Париж, где находилась моя семья.

* * *

В Париже наступила психологическая реакция. Я остро почувствовал все последствия двухмесячного напряжения и вместе с тем окончательно осознал, что я уже никогда не смогу вернуться на советскую службу в старых условиях. Я переживал этот разрыв чрезвычайно болезненно. Моя нервность дошла до того, что я был на краю заболевания манией преследования. Пришлось обратиться к врачам, которые посоветовали мне отправиться в швейцарскую санаторию. Я провел в санатории шесть недель. Сперва я был в таком состоянии, что даже стук шагов почтальона вызывал у меня сердцебиение. Моя нервная реакция на все раздражения внешнего мира была такова, что врачи распорядились поместить меня в комнату, где я был совершенно изолирован. Тем временем я стал получать письма из России с предложением вернуться и с обещанием, если мне не хочется работать в лесной промышленности, предоставить мне работу в другой области, например, пост директора советского банка в Париже. Мне предлагали выбрать всякую другую работу за границей, с условием проводить минимум три месяца в России. Среди этих писем было также письмо за подписью заместителя Наркомвнешторга, М. И. Фрумкина, следующего содержания : «Все друзья ваши, в том числе и я, не можем себе представить, что вы не будете работать с нами в деле строительства Советского Союза. Я пишу это письмо с ведома наших вождей*); мы ждем скорого вашего возвращения». . Аналогичное письмо я получил от председателя Главлескома - в прошлом известного чекиста Яковлева, который сам рассказывал о себе, что, будучи председателем одесской Чека, он приговорил к расстрелу родного отца за контрреволюцию, причем приговор был приведен в исполнение. Письмо Яковлева передал мне Пор, упомянутый мною выше член правления Северолеса, в это время занявший уже мой пост по заведыванию внешней торговлей лесом. Каждое такое письмо выводило меня из равновесия. Я реагировал на эти письма с болезненной чувствительностью, тем более, что, как я теперь ощущал, я не мог больше с любовью делать то дело, которому отдал восемь лет своей жизни. Я чувствовал, что если поддамся уговорам и снова пойду на советскую работу,то в нее ворвется фальшь, ложь и лицемерие, и прежнее ощущение полной преданности делу уже не вернется никогда.

Я остался за границей. Возвратившись в Париж, я решил повидать Раковского, который в то время был советским послом во Франции: у меня с ним установились еще раньше добрые личные отношения. С большим волнением я рассказал ему обо всем, что пережил; отчасти он уже знал о моих перипетиях. Выслушав меня, он сказал:

- Конечно, жаль терять таких людей, как вы. Но другого выхода для вас я не вижу. До сих пор судьба вас баловала, вы имели за собой поддержку Ленина. Теперь вам будет трудно. Я не буду вас осуждать, если вы не поедете в Москву. После долгих размышлений, я ответил Фрумкину на его письмо. Копию своего письма я отправил в Центральный Комитет коммунистической партии, также и в Высший Совет Народного Хозяйства. Этого письма у меня под рукой нет, я восстанавливаю его по памяти: «Я никогда не был членом ВКП, но работал как специалист; я верил в свое дело и вкладывал в свою работу все свои силы и способности. Восемь лет своей жизни я отдал советскому правительству в качестве одного из тех двух миллионов советских служащих, которые были призваны к этой работе. Позвольте мне теперь сделаться одним из 170 миллионов непривилегированных советских граждан. Лесная промышленность теперь налажена и может работать беспрепятственно. В капиталистических государствах за заслуги дают ордена и награды. Для меня же единственным вознаграждением остается удовлетворение, что я не попал в руки Чека. Заверяю вас, что я никогда не окажусь по ту сторону баррикад. И я надеюсь, что со временем сложатся условия, которые позволят мне вернуться к работе». Так кончилась моя активная деятельность в деле восстановления советского хозяйства.

*) Вождями в тот период были Сталин, Зиновьев и Каменев.

Когда я оглядываюсь назад и политически оцениваю то, что мне пришлось наблюдать во время моей десятилетней близости к советской власти, я все отчетливее вижу те основные черты пореволюционного строя, которые определили развитие СССР и привели его к нынешнему положению. Каждый невольно задает себе сейчас вопрос: как объяснить тот факт, что, при существовании железной диктатуры, народ СССР все же настолько осознал себя национально, так вырос материально и духовно, что смог столь блестяще осуществить защиту своей страны? Для того чтобы правильно судить о современной России, надо помнить о некоторых особенностях русской революции, продолжающих играть важную роль и поднесь. Большевики пришли к власти и удержались по ряду исторических причин; но одной из них было отсутствие в стране других реальных и организованных сил, которые хотели бы и решились бы на то, чтобы развязать революцию и довести ее до ее логического завершения. Троцкий как-то сказал по этому поводу: когда народ, изнывающий под гнетом умирающего режима и жаждущий избавления от него посредством революции, встречает на своем пути ту революционную партию, которая глубоко верит в эту революцию, - тогда создается благоприятная обстановка, при которой революция и осуществляется. Разложение старого режима еще до 1917 года зашло так далеко, ненависть и презрение к нему во всех классах населения были столь сильны, что, с падением трона Романовых, вся социально-политическая структура царского государства рассыпалась прахом. Немногочисленное дворянство, опора самодержавной власти, с момента национализации земли - единственного источника его политической силы - превратилось в «человеческую пыль».Промышленная буржуазия тоже была немногочисленна и слаба. Кроме того, она не обладала тем опытом управления и политической самодеятельности, какой имела буржуазия Запада, и выказала себя трусливой и не подготовленной к грозным событиям 1917 и 1918 годов. Правда, впоследствии, в 1919-1921 годах, и буржуазия, и часть дворянства, и некоторые элементы интеллигенции попытались организовать сопротивление и начали гражданскую войну; но в процессе этой борьбы выявилась неотчетливость идеологии, слабость воли этих групп и отсутствие у них. корней в народе. Гражданская война привела лишь к усилению классовой ненависти, к террору и почти поголовному физическому истреблению представителей старого строя. К 1921 году дворянство, крупная - а отчасти и средняя - буржуазия были ликвидированы в России. Что касается радикальной и либеральной интеллигенции, то, хотя она стояла за революцию, но в своей тактике она исходила из ошибочной предпосылки, что революцию должна возглавлять буржуазия; таким образом, она поставила на карту, битую историей, и оказалась в стане побежденных. Кроме того, в ней произошел раскол, поведший к ее растерянности и ослаблению. Русские социалисты боялись взять в свои руки власть, хотели делать революцию в белых перчатках, предавались идеалистическим мечтаниям и не возглавили народных сил, которые в это время больше всего жаждали твердого руководства в осуществлении отчетливых и волевых лозунгов. Некоторые группы интеллигенции сознательно пошли на службу к большевикам, считая, что новая власть, как бы плоха она ни была, все же - народная власть. Другие заняли нейтральную позицию. Часть интеллигентов социально опростилась», сняла «белый