наследного князя Нестса, стояла княгиня Шелона, в черном, обтягивающем платье, с глубоким вырезом. Правители смотрели на толстого монаха как на отвратительное насекомое.

— Ты в очередной раз не оправдал моих надежд, Дибо… — Фердинанд заговорил сухим, колючим голосом, и монах почувствовал, как его сердце, словно налитое свинцом, опускается вниз… — И ты ничем не сможешь оправдаться в моих глазах. Но запомни, и сделай так, чтобы запомнили другие… Этой ночью, никто в замок не врывался… Никто, монах… Никто никого не убивал, никто ни за кем не гонялся… Придумывай что хочешь… Любые легенды… Заливай рты свинцом и режь глотки, но за пределами замка никто ни о чем не должен знать. Ни одна живая душа… — Фердинанд поставил перед собой на стол крошечный глиняный пузырек. — Это… Это отправишь в Вивлен. На этот раз, постарайся все сделать правильно, ибо прощения больше не будет… Тебе знакомо имя Птица-Лезвие?

Дибо затравленно замотал головой.

— Этот человек тот самый наемник, из Норка, которого ты впустил в мой замок… Твои головорезы должны разыскать его и проследить до катакомб Ульсара. Его, и долгорского монаха. Эти люди отныне работают на меня. После того, как они посетят катакомбы — они твои. Мне лишь необходимо то, что они вынесут из подземелий. И… — Фердинанд поднял голову и посмотрел на сестру. Шелона задумчиво кивнула. — Посылай Ульера в Нестс… Мир должен забыть о князе Дитере… — Фердинанд встал, нежно обнял сестру за плечи и повел ее к выходу. На пороге он остановился и, прищурившись, посмотрел на Дибо. — Найди мне Камилла, монах. Найди хоть в самом Джайлларе… Тебя ведь туда пропустят, как своего…

Дибо, проклиная все на свете, трясущейся рукой взял со стола яд.

— Помнишь, когда мы были детьми, ты подбрасывал меня в воздух, мне казалось, что я лечу, и я кричала от счастья…

— Ты была тогда совсем крошечной, сестра.

Фердинанд полулежал на низкой кожаной тахте, покачивая пустым бокалом. Шелона, в длинном белом платье, обтягивающем безупречную фигуру, стояла перед огромным, на всю стену, зеркалом. Густой ароматный дым, сочащийся из крошечных жаровен, расставленных по всему залу, медленно перемещался, скапливался в темных углах, дрожал над пламенем толстых свечей.

Шелона провела пальцем по стеклу, повторяя контуры лица.

— Воспоминая моего детства — это единственные добрые воспоминания в моей жизни, брат…

Фердинанд поморщился.

— Ты хотела летать? Теперь ты можешь летать…

Шелона повернулась к брату. Лицо ее исказила злобная гримаса.

— Я не хочу летать! Это мираж, бред, порожденный твоей ненавистью!

Фердинанд лениво потянулся. Потом придвинулся к резному столику на тонких паучьих лапах и налил вина. Камень на перстне кроваво блеснул в полумраке.

— Джайллар! Моя ненависть — это может то единственное, что поможет вернуть нашему роду власть в Лаоре.

— Зачем? Зачем тебе это, брат? Ты стал заложником своей ненависти, своих тайн..

— Мы родились для того, что бы править! Наши предки позорно прятались веками за стенами замков, наш род правителей мельчал. Но, быть может завтра Аттегат решит, что пришла пора изгнать истинных правителей с земель Лаоры, как они изгнали когда-то нелюдей. Кем тогда станет твой сын? Отпрыск величайшего рода станет презренным изгнанником, и над ним будут смеяться кочевники Горенна. Сейчас, Империя ослабла, а наша сила велика как никогда, сестра. Мы может изменить этот мир, вернуть прошлые времена, воскресить былое могущество нашего рода.

— Прошлое вернуть нельзя, брат… Прошлое можно исказить. Так, как это делали наши предки.

Фердинанд наполнил еще один бокал и приблизился к сестре.

— Ты гневаешься на меня, любимая моя сестра… Твой гнев справедлив. Я обрек тебя на муки, заставив выполнить свою волю. Я буду вечно корить себя за это. Но, мне по-прежнему, нужна твоя помощь.

Шелона отстранилась.

— Я испытала по твоей вине боль и ужас. Стыд предательства и бремя инцеста. Какую муку ты придумал для меня на этот раз, мой любимый брат?

Фердинанд замер. Лицо его потемнело, под гладкой кожей заходили желваки.

Шелона стояла перед ним безвольно опустив руки.

— Я даю тебе свободу, сестра. Ты станешь королевой.

— Я? — Шелона подняла глаза на брата и слабо улыбнулась.

— Да, сестра. — На лице Великого Герцога отразилась целая гамма чувств. Фердинанд поспешно отвернулся. Через мгновенье он заговорил совершенно спокойно. — Через пол-луны я встречаюсь с королем Венцелем в Виесте. Мы будем обсуждать вопросы промышленности Хоронга… Но это лишь предлог. Ты будешь присутствовать при встрече, сестра. Король знатный вдовец, и такой марьяж ему только на руку. И это в твоих и в моих интересах так же. Твоя необыкновенная красота и положение — вот путь к сердцу короля.

Шелона отступила на шаг назад, черты лица ее заострились. На мгновенье в ее облике промелькнуло что-то жуткое, нечеловеческое.

— Ты уже все решил за меня, брат?

Фердинанд резко повернулся, молниеносно выбросил вперед руку и схватил сестру за горло. Шелона издала сдавленный клекот и обмякла. Фердинанд подхватил сестру на руки и бережно отнес на тахту.

— Это твоя свобода, сестра… Ты королева, твой сын — будущий король…

Шелона повернулась к стене, глаза ее подернулись пленкой. Фердинанд склонился над ней и провел рукой по груди.

— Ты справишься со слабым королем, сестра моя. Ты избавишь мир от его сыновей, освобождая Николаю дорогу к престолу. Ты откроешь вороте моим войскам, когда я приду чтить новую королеву. Ты все это сделаешь, потому, что я люблю тебя…

Шелона почувствовала, как по щекам побежали горячие слезы.

— Я тоже… Люблю…

Ландо стоял в своей комнатке, в нижнем ярусе замка Вивлен, и смотрел на отражение в зеркале. Десяток светильников, беспорядочно стоявших в разных углах комнаты освещали покрытое глубокими морщинами лицо старика. Ландо смотрел на свое отражение, и водил сухим, узловатым пальцем по мраморной полочке перед зеркалом.

« Как я стар… Великий Иллар… Я уже немощный старик… »

Где-то издалека, словно из глубин времени долетела, едва слышная, боевая песня армельтинских волонтеров. Отражение в зеркале зашевелило тонкими губами, в пятнах старческого пигмента:

Он был стар. Старше его, быть может, был только Великий Герцог Латеррата. Он был немолодым уже тогда, когда его словно мешок, вытащил из боя вечно смеющийся крепыш, со странным именем Марк Россенброк. Он тащил его на себе, и при этом волочил за собою по земле тяжелораненого Императора Конрада Третьего. Он тащил их обоих, падал, вставал, и тащил дальше. Он мог бы бросить его, простого мечника, бедного армельтинца, и спасать Правителя… Но он не бросил. Он тащил их подальше от болот, а сзади, вспенивая грязь, мчалась страшная аведжийская конная сотня. Он сбросил меч и латы, и тащил их; зная наверняка, что не успеет. Он не мог предполагать, что в тыл аведжийцам уже заходят панты Империи, и громко смеялся, падая в грязь, и горланил боевую песню, подбадривая их.

Ландо взял с полочки костяной гребень, которым каждое утро причесывал канцлера, и провел по своим жидким, белым как снег, волосам.

Он служил ему. Верой и правдой, долгие-долгие годы. Он вставал задолго до рассвета, и ложился далеко за полночь. Иногда он вообще не спал. Он был всем для этого желчного, порой неблагодарного