Михаил Хомутов, чувствуя в голове легкий хмель от выпитого вина, через стол улыбнулся смуглому Ибрагиму. Горец, слушая Никиту, изредка цокал языком, покачивал черноволосой кудрявой головой, шевелил, словно рысь, длинными густыми усами и вставлял, непривычно для слуха растягивая слова:

— Ка-ароший казак Ромаш! Цх, как барс злой! — Или, если речь шла о нем самом, смущенно разводил руками в длинных обшлагах: — Так нада была! Себя спасал, Ромаш спасал, на струг тащил в руках…

— Куда же вы из Решта бежали? — спросил Митька Самара, неосознанно жалея, что ему пришлось здесь биться со своими же, русскими стрельцами и казаками, а вот Никита из кизылбашского похода воротился со знатным дуваном. И серебра, надо думать, везет немало. Хватит и дом достроить, и скарбом да скотиной обзавестись.

«Только и заботушки теперь у Никиты, как с Лушей быть?» — усмехнулся про себя Митька, ибо знал, что дружок его не гуляет от своей Парани, каковой мужской грешок водится за ним самим. А он, Митька, повезет из тяжкого похода домой не серебро в награду за ратный подвиг, а глубокую, неизгладимую червоточину в сердце, что ухватил казацкого атамана на лютую казнь в воеводских застенках. И вина Максима Бешеного лишь в том, что тако же хотел сойти в море перекинуться боем с извечными врагами кизылбашцами.

Митька тяжело выдохнул, стряхнул невеселые думы, вновь вслушался в рассказ Никиты.

— Как малость пришли в себя от конфуза, повел нас Степан Тимофеевич к другому городу — Ферах- Абаду. И тамо помстили кизылбашцам такой же мерою — объявили жителям и тезикам, что пришли, дескать, казаки к городу торг вести. Сошли на берег с товарами, ден пять мирно менялись, кто чем успел обзавестись, а потом сделал атаман условный знак — двинул шапку со лба на затылок! Тут уж казаки маху не дали! Повелел нам Степан Тимофеевич брать как можно больше в плен знатных горожан, да тезиков, да военных начальников, чтоб потом обменять их на пленных товарищей. Ну, мы и похватали и тезиков, и их товары. В городке Ферах-Абаде на нас напал отряд шахских сербазов, не менее полутысячи, однако мы их побили, начальных людей побрали в полон. А бедных горожан и рыбаков — ни одной души не обидели, в том на атамане ни единого пятна нет!

Никита посмотрел на сотника Хомутова, тот опустил голову, и трудно было понять, слушает ли он рассказ земляка, о своем ли чем печалится.

— Там же, в Ферах-Абаде, — вспомнил Никита, — казаки изрядно погромили пригородный дворец бывшего ихнего шаха Аббаса и растащили из дворца немалые пожитки. После всеобщего дувана мне досталось вот это…

Никита покопался в суме и вынул дивной работы подсвечник на витой ножке вышиною чуть больше пяди[82] и с шестью рожками вверх, которые оканчивались небольшими золочеными тарелочками с шипами, чтоб крепить на них свечи.

— Ух ты-ы, — выдохнули почти разом стрельцы, а Митька Самара только затылок почесал — за такую вещицу можно новый дом приобрести, ежели продать знающему толк в изделиях купчине!

— Знатная вещь, Никита, — оценил подсвечник с первого взгляда Михаил Хомутов и присоветовал: — Только ты, Никита, припрячь ее. А лучше продай здесь, в Астрахани. Не приведи Бог — дознаются воеводы, не удержишь ее в своих руках, попомни мое слово. Деньги куда сподручнее везти в Самару.

— Ну нет, братцы! Это я гостинец приготовил Паране, — со смущенной улыбкой ответил Никита и с какой-то виной в глазах глянул на Лукерью, которая все так же спокойно поглядывала продолговатыми синими глазами на стрельцов, слушала их разговор и радовалась: снова среди единоверцев!

Никита сунул подсвечник в суму, туго завязал веревку. Митька Самара перехватил алчно заблестевший взгляд подьячего и так даванул пальцами локоть Халдеева, что тот едва не подавился куском.

— О-ой! Больно мне-е!

— Тогда держи язык за зубами, будешь и впредь есть пироги с грибами! А о том, что здесь видел и слышал, — молчок! Иначе голову срубим, как гадкому куренку. Уразумел, чернильная душа?

— Помилуй Бог, стрельцы! Вещь и в самом деле богатая, но она у Никиты по праву трофея, с бою у нехристей взята, не сворована.

— Ну то-то же! — миролюбиво проворчал Митька, разжимая словно железные тиски на локте подьячего. — Сказывай, Никита, что да как далее было на Хвалынском море. А мы еще по кружке выпьем! Еремка, не спать за столом! Наливай всем по равной мере! А огниво твое мы к ночи у тебя отымем все равно…

Стрельцы посмеялись — огниво Еремки Потапова после пожарища на новоселье у Никиты Кузнецова стало предметом их постоянных шуток над широколицым, в оспинках, стрельцом.

— Из погромленного города Ферах-Абада нагрянули мы на другой город, Астрабад. И там имели знатную добычу, а потом, чтоб отдохнуть и раздуванить добытое, подступили к полуострову Миян-Кале, что на юго-востоке Хвалынского моря.

— Поди, такой же песок, как на нашем Кулалинском острове, — вспомнил Михаил Хомутов события после Яицкого мятежа и свой поход на злосчастный остров.

— Тот полуостров загораживает от северных ветров большой Астрабадский залив, и тянется он от берега с запада на восток расстоянием до трех десятков верст, но весьма узкий и низкий, — пояснил Никита, покручивая между ладонями коричневую обожженную кружку с недопитым вином. — Земля по большей части песчаная, в низинах непролазные кусты, а в иных местах залегли болота. В западной части Миян-Кале выходит к берегу. Там, братцы, дивный лес, а в лесу построен роскошный шахский дворец. Вот этот лес и облюбовал Степан Тимофеевич, в нем мы срубили себе походный городок, вокруг навалили засеки, возвели изрядной вышины земляной вал. В том городке и настигла нас кизылбашская зима, ветреная и малоснежная, с частыми штормами на море. — Никита зябко передернул плечами, словно из двери в прогретую спину вновь задуло стылым северным ветром. Искоса ласково глянул на Лукерью, бывшая московская монашка, пригубив вино, острыми белыми зубами откусила алый бок крупного яблока.

— Да с ветром казаку не привыкать жить, — продолжил свой рассказ Никита, чувствуя непонятное беспокойство и жар в груди, когда Лукерья ненароком трогала его плечо своим. — Лихо началось, как подступили к Миян-Кале шаховы полки и полезли боем на наш городок хуже упрямых муравьев! Сколь их там, кизылбашцев, побито было — не счесть! Да в один день начали нехристи метать в городок глиняные сосуды с вонючей черной жидкостью. Казаки было в смех, что такого гадкого кваса мы, дескать, не пьем! А когда метнули персы в городок запаленные факелы, да как начали гореть наша засека и землянки, тут и пришлось нам кинуть и шахский дворец, и городок в лесу да уходить по Миян-Кале подальше от берега. Засели за болотами, наспех возвели вал и поставили пушки со стругов.

— Да-а, — только и пробормотал Михаил Хомутов, понимая, как тяжко пришлось казакам на чужой земле, сражаясь не только с полками персидского шаха, но и с лютой непогодой: землянка в песке — не теплый срубовой дом с печкой! — Можно только вам посочувствовать…

— Верно, Михаил, тут-то и началось нам адово лихо! — И Никита провел рукой по щекам, словно стараясь согреть их, задубевшие от мокрого снега. — Холод, воды доброй нет, кусты рубим на топку, харчишки подъелись. Иные от болезней, особливо кто был тяжко поранен в сражениях, начали умирать. — Никита, а вслед за ним самарские стрельцы троекратно перекрестились, в мыслях помянув тех, кто остался лежать в далеких и ненадежных для укрытия песках.

— Чтоб как-то харчиться, пошел атаманов есаул Сережка Кривой на стругах к трухменскому берегу. Перед этим мы удачно побили близ Миян-Кале несколько шаховых кораблей, кои вознамерились было погромить наши струги, чтоб мы не смогли уйти в море. Шаховы корабли разбили, да в драке с трухменцами, добывая прокорм, погиб славный казак Серега Кривой…

Ибрагим завозился на лавке, цокнул языком и дернул с досады себя за усы:

— Вай, как атаман Разын убивался! Похожий на раненый барс по стругу бегал! Голова Серега к груди прижимал, как молодой невеста свой… — и горестно замотал головой, словно эта картина и по сию пору у него с глаз не выходит.

— То так, — подтвердил Никита. — Ближе Сереги Кривого у Степана Тимофеевича друга не было… Уже без Сереги ушли мы с Миян-Кале и остановились на Свином острове, неподалеку от города Баку. С острова сделали по весне и летом сего года удачливые набеги на кизылбашские города. И до того осерчал на нас шах Сулейман, что собрал большой флот, пожалуй, более пятидесяти кораблей, с пушками, с