Три дня странствий: в субботу 11-го в Чикаго на хиротонии о.Бориса Гижа в епископы. Очень подлинное, очень полное и светлое торжество. Своя паства, свой собор. Это громогласное народное 'Аксиос'. Жива Церковь… Вчера, в воскресенье 12-го, на юбилее прихода в Парме, у о. В.Берзонского. И снова радость о росте, о подлинности…

Ранняя обедня (св. Иоанна Златоуста), которую служил соборне с восемью священниками!

440

По дороге в Sea Cliff: последние листья, все прозрачно, за всем далекое серое небо. Как я люблю это время года, таинственное 'свидетельство' этих 'сквозящих' деревьев, этого медленного погружения всего в холод и темноту, в которых вот-вот зажгутся рождественские огни…

Воскресенье, 19 ноября 1978

Только что с [аэропорта] La Guardia после трех дней в Wichita (Канзас). Retreat, интервью, службы, лекции – устал бесконечно, но и радость от внимания, интереса, с которым слушали, от этого погружения в 'народ Божий'. Всегда глубокое впечатление от американской равнины, от огромности этой страны, от 'душераздирающих' закатов, от этого огромного неба. И странное, радостное чувство – это моя страна… America the Beautiful…

Все эти дни под темным грузом страшной новости о В.Морозове. Он повесился! Ваня Морозов повесился! Эти слова до того невозможны в этом сочетании, что – каждый раз – ударяют своей бессмыслицей, своим ужасом… Прикосновение к самому 'князю мира сего'.

Кончил в аэроплане – наконец! – 'Зияющие высоты'. Какая безнадежно грустная книга и какая талантливая! Солженицын в 'Архипелаге' пишет ужасы, вводит в страшный мир – но мир все-таки, по сравнению с зиновьевским, человеческий. Эта книга о полном расчеловечении, действительно – о крысах. У Платонова в 'Чевенгуре' есть хотя бы 'гротеск', это кошмар, который должен, не может не кончиться. Здесь – одна дурная бесконечность, бесконечное, неизбежное превращение всего мира, всей жизни, всей действительности в ад.

Длинный разговор вчера с [друзьями] о Церкви, о национализме. И вот – бурное рожденье, толкотня, суматоха идей в голове.

Понедельник, 27 ноября 1978

Всю неделю под впечатлением страшной трагедии в Джонстауне (Гайана): 'религиозное' самоубийство 900 человек по приказу главы секты Джима Джонса. Как тонка, как хрупка наша рациональная, 'комфортабельная', потребительская и т.д. цивилизация. Смотрю на лица спасшихся от этой добровольной бойни – такие же лица, как на улице – у каждого. Те же чистые рубашки, blue jeans, тот же стиль. Почему же тысяча человек бросает все и следует в джунгли за человеком, утверждающим, что он 'воплощение', одновременно, Христа и Ленина! И когда он приказывает им стать в очередь и пить яд – становятся и пьют? А 'охранники' с ружьями убивают сопротивлявшихся, прежде чем убить себя? Ужас в том, что все это не вн е нашей цивилизации, а внутри ее, хотя и протест против нее. Это она изнутри живет утопией , верой в рецепты окончательного счастья, отрицанием, игнорированьем страдания, смерти, всякого 'discomfort'1 . И потому – изнутри порождает страх, insecurity2 , жажду еще более 'тотальной' утопии. Это, таким образом, не вы-

1 'неудобства' (англ.).

2 неуверенность (англ.).

441

падение из нее, а ее порождение, договариванье до конца того, что в ней заложено, чем она живет. И это также плод разложения христианства, поляризации его между 'социальным утопизмом' и 'филантропией', с одной стороны, черным апокалиптизмом, с другой… Иными словами, все та же трагическая двусмыслица 'религии', плата за ликвидацию 'богословия' в глубоком смысле этого слова. Люди, не спрашивающие больше, 'кто Иисус и что?', а называющие 'Иисусом' то, во что они верят. И чувство такое, что все это цветочки, а ягоды еще впереди…

В субботу и вчера – в Монреале на первом храмовом празднике 'миссии'. Страшный мороз и солнце. Заснеженные улицы. В субботу, по приезде, прошелся по центру города, уже елочному, праздничному, все- таки, несмотря на все, – живому и жаждущему радости.

'Се que je crois' Frangoise Giroud1 . Умственная нищета атеизма, особенно поразительная у несомненно умной, несомненно широкой и щедрой женщины. И страшная ответственность за эту нищету самой Католической Церкви, то есть той схоластики, юридизма и культизма, к которому официальное христианство было 'сведено' на протяжении веков…

Четверг, 30 ноября 1978

Тридцать два года со дня рукоположения в священники.

В связи с книгой F.Giroud, в связи с тем, что пишут о трагедии в Гайане (вчера – 'Нью-Йорк тайме' – выдержки из писем членов секты к Джиму Джонсу, а в 'Nouvel Observateur' – всяческие 'выводы'), думаю, в чем роковая ошибка христианской истории: не в том ли, что 'логически', 'методологически' – христианство выводят из религии, как 'частное' из 'общего', и это значит – сводят его к религии даже тогда, когда утверждают его как 'исполнение', 'завершение' и т.д. религии. Тогда как, по существу и на глубине, оно есть не столько 'исполнение', сколько отрицание и разрушение 'религии', откровение о ней как о падении, как о результате и, должно быть, главном проявлении 'первородного греха'. Наше время есть время возвращения к религии, но никак не к христианству – и вот уже 'цветочки': Гайана, Мун и т.д. Мне могут сказать: не есть ли это отрицание религии, то есть, прежде всего, 'священности' и 'медиации', – квинтэссенция Реформации – от Лютера и Кальвина до Карла Барта? Нет – и доказательством этого 'нет' служит то, что радикальные секты, вроде джонсовской, рождаются неизменно внутри и из недр как раз протестантизма. Почему? Потому, думается мне, что протестантизм, думая, что он очищает христианство от языческой заразы, на деле был уничтожением эсхатологии христианства. Как смерть и страдание Христос не уничтожил, а 'попрал', то есть изнутри радикально изменил, из поражения сделал победой, претворил , так и религию он 'претворил', а не разрушил. Претворил, не только наполнив ее эсхатологическим содержанием, но и саму ее явив, сделав таинством Царства Божьего. Ибо грех религии, точнее, религия как грех не в чувстве и опыте 'священного', а в имманентизации

1 'Во что я верю' Франсуазы Жиру (фр.).

442

этого священного, в отождествлении священного с тварным . Мир сотворен как общение с Богом, как восхождение к Богу, сотворен для одухотворения, но он не есть 'бог' и потому и одухотворение есть всегда также и преодоление мира, освобождение от него. Мир, таким образом, есть 'таинство'. Роковая ошибка протестантизма в том, что, справедливо восстав против 'имманентизации' христианства в средневековом католичестве, он отверг 'таинство', не только религию как грех и падение, но и 'религиозность' самого творения. Церковь есть совокупность 'спасенных', но спасенных 'индивидуально' (я спасен!), так что их спасение ничего не означает для мира, ничего в нем не 'творит', не есть спасение мира , совершающееся в спасении каждого человека. Церковь, иными словами, становится сектой . Сектой одержимых 'спасением', спасением, так сказать, 'в себе', без отнесенности как к 'миру', так и к 'Царству Божьему'. Отрекшись от космологии, протестантство отрекается тем самым и от эсхатологии, ибо у человека нет иного 'символа', иного 'таинства', то есть знания Царства Божьего, кроме 'мира', так что спасение его есть всегда и спасение мира, знание Церкви как присутствие 'новой твари'. Но этот опыт 'спасенности', поскольку он, в сущности, не имеет никакого содержания кроме этой 'спасенности', неизбежно начинает наполняться, можно сказать, почти любым содержанием. 'Спасенный' должен 'спасать' . Секта всегда активна и всегда максималистична, она живет надрывом спасенности и спасания. Поскольку у спасения и спасания этого нет никакого ни космического, ни эсхатологического горизонта, нет духовной глубины, нет духовного знания ни мира, ни Царства Божьего, объектом его становится прежде всего то зло или тот грех , от которого нужно спасать, в 'уничтожении' которого состоит спасенность. Это может быть алкоголь и табак, это может быть капитализм и коммунизм, это может быть буквально что угодно. На этом уровне секта приводит к