Девушка опрометью бросилась из комнаты, не в силах удержать слезы, оскорбленная и испуганная. Господи, да неужели она еще пять минут назад надеялась удержать его интеллигентной насмешкой, остановить холодным взглядом, пристыдить речами, полными внутреннего достоинства! Неужели рассчитывала повлиять на натуру, которая давно сложилась, обросла собственным, непререкаемым жизненным опытом и которой постыдные предложения кажутся не более чем удачной торговой сделкой! Какая наивность и какая глупость!..

– Стой! – вдруг врезался ей в спину повелительный оклик начальника. И она была столь выбита из колеи, что неожиданно для себя самой послушалась, остановилась, крепко вцепившись руками в спасительную дверь, оказавшуюся уже совсем рядом. А Клонов неожиданно задумчивым, спокойным голосом, словно это не он только что угрожал ей в злобной истерике, произнес: – Лица твоего не вижу, но подозреваю, что выглядишь ты сейчас, как драная полуголодная кошка. Наверняка уже зареванная, психованая и никакого шарма в очах… Нет, Смольникова, сейчас тебе не соблазнить даже прыщавого сексуально озабоченного подростка – не то что старенького господинчика. Брысь домой, и завтра чтоб была на работе в лучшем виде! А миленка твоего будущего я сегодня на себя возьму, уж придумаю что-нибудь… Сама после спасибо скажешь.

Эта трогательная забота о ее внешности и соблазнительности показалась Даше во сто раз хуже прямых оскорблений, и, зажмурив от обиды глаза, не вытирая отчаянных слез, она снова рванулась к выходу. Хотя за последние недели в ней и выработался изрядный иммунитет к человеческой нечистоплотности, но эмоции перехлестывали через край.

Домой, скорее домой, думала она: там она сможет защелкнуть дверь на новенький, надежный, только утром поставленный замок, там она вновь почувствует себя в тепле и безопасности, и там девушку ждет ее собственное отражение в зеркале – настоящая Даша, знающая лишь любовь и правду, искренность и нежность, красоту и доверие…

Утро было ясным и безоблачным. Солнечные лучи лились в отмытое до прозрачности Дашино окно непрерывным прямым потоком, и в этом снопе света какими-то обновленными и радостными показались девушке ее собственные домашние вещи: старая, но любимая мебель, веселые безделушки на полках, аккуратные чертежные и рисовальные принадлежности, делающие ее комнату так похожей на студию, множество книг и альбомов, а главное – тяжелое, массивное, неуклюжее, но такое уже родное бабушкино трюмо, по-прежнему загромождающее собой пространство и при этом ставшее самой необходимой частью интерьера. Чисто и несуетно было в Дашином доме, и так же чисто, несуетно было у нее на душе; ничто, казалось девушке, не может ее больше огорчить или расстроить – она уже примирилась со всеми подвохами судьбы, справилась с неожиданностями последних недель и могла теперь заново строить свою жизнь.

Стояла суббота, и день, конечно же, был нерабочий, но Клонов давно и твердо ввел в своем отделе неукоснительное правило – сразу после ответственного события, на другое же утро, собираться в его кабинете для «разбора полетов». И выходные или праздники в данном случае никакого значения не имели, тем более что говорил он, как правило, кратко, награды и оплеухи раздавал энергично, и более чем на пару часов эти встречи обычно не затягивались. Вот и вчера, еще до отъезда в галерею, он предупредил всех сотрудников, которые имели к ее открытию хоть какое-то отношение, о завтрашнем сборе ровно в одиннадцать.

Даша отлично понимала, что ее, после вчерашнего скандала, он ждет в особенности. Это из-за изрядной дозы алкоголя начальник, видимо, так расслабился, что упустил контроль над ситуацией и сорвался, не сумев довести дело до конца. Сегодня же он наверняка уже сумел мысленно «переиграть» положение и придумать, как исправить его с наименьшими потерями – наименьшими, разумеется, для банка, а не для нее, Даши Смольниковой. Тем не менее она твердо решила не показываться на работе в ближайшие дни, чтобы дать высокопоставленному инкогнито остыть от внезапно вспыхнувшей страсти, а Клонову – одуматься и сочинить какой-нибудь другой способ получения контроля над лакомыми бюджетными средствами.

Даша предупредила о своем отсутствии коллег (на сей раз не Катю, а секретаршу Аллочку, которая выразительно вздохнула в трубку: «Опять болеешь? Ну-ну, рисковая ты наша…») и вызвала врача на дом. Ей нужен был бюллетень, и она получила его на удивление легко и быстро: доктор из районной поликлиники появилась не к вечеру, как это бывало раньше, а еще до полудня; к тому же выяснилось, что у Даши и в самом деле поднялась температура, поэтому с получением оправдательного документа сложностей не возникло. Конечно, дважды за неделю сказываться больной – значило безумно рисковать своим местом в банке, но, поскольку Даша и так уже почти распрощалась со своей работой, это ее не останавливало. Ситуация представлялась никак не зависящей от ее воли: удастся так или иначе «выскочить» из грязных планов Клонова – бюллетень послужит какой-никакой «отмазкой» (словцо из Катюшиного лексикона), а не удастся – ее все равно уволят, даже если она будет демонстрировать рвение по службе с восьми утра до двенадцати ночи.

Почувствовав себя впервые за долгое время свободной, располагающей временем и досугом, Даша оделась потеплее (ноябрь за окном уже демонстрировал все признаки солнечной зимней погодки) и вышла на улицу. И перво-наперво сделала то, о чем думала с самого момента возвращения из Зазеркалья, – отправила Ларисиной матери деньги, не указав в переводе имени отправителя. Конечно, надо было бы пойти на похороны подруги, но девушка не могла заставить себя смотреть на мертвое лицо, которое там было озарено радостью и надеждой. Смерть больше не вызывала в Даше чувства горькой обреченности и безнадежной утраты; она теперь твердо знала, что конца, в человеческом понимании этого слова, не существует – и, зная это, не хотела вместе со всеми плакать и прощаться с человеком, которого надеялась еще не раз увидеть полным сил и любви.

Потом, пройдясь по магазинам и купив себе несколько пустячков – шарфик, губную помаду нового, непривычного оттенка, какие-то сладости, – девушка почувствовала себя совсем хорошо. Все-таки не зря говорят, что для женщин шопинг – лучшее средство от депрессии! Даша не хотела сейчас вспоминать о том, что еще несколько суток назад она была буквально раздавлена предательством Игоря, а вчера оказалась поставленной перед жестким и неизбежным выбором между унижением и потерей работы; она не желала думать о том, какой одинокой стала со смертью бабушки, и не собиралась поддаваться испугу перед грядущими изменениями в жизни, связанными с последней волей Веры Николаевны… Со всем этим она справится. Главное – надеяться только на себя. И она надеялась на себя… и еще – на Марио. Он был для нее теперь такой же реальностью, как снег, падающий густыми хлопьями на мягкий мех, облегающий Дашины плечи, как неяркое солнце на низком ноябрьском небе, как воздух, которым она дышала, – как все то, что нельзя потрогать руками, удержать и подчинить собственной воле, но без чего невозможно представить себе человеческую жизнь.

Вернувшись домой и наскоро перекусив (аппетита почему-то не было, ну ничуточки, и Даша потихоньку удивлялась, насколько за последние дни она стала равнодушна к еде), девушка уселась за письменный стол, придвинула к себе блокнот с записями, где набрасывала обычно пожелания клиентов, высказанные в ходе предварительного разговора, и принялась обдумывать новый проект, заказанный ей Дмитрием Алексеевичем Можаровым. Пожеланий было много, и претензии у хозяина роскошного участка по Рублевскому шоссе были велики, но сам замысел оказался грамотным и достаточно оригинальным – по крайней мере, думала Даша, во вкусе и эстетическом чутье заказчику не откажешь… Она увлеченно работала, прикидывая возможные архитектурные и дизайнерские решения проблемы – о, разумеется, пока только в первом приближении, дело было достаточно сложным, – когда в передней раздались один за другим несколько нетерпеливых, коротких, чуть нервных звонков.

Настороженно подняв голову, девушка замерла, чутко вздрагивая ноздрями, словно испуганная лань. В последние дни она уже привыкла не ждать ничего хорошего от неожиданных посещений, однако на сей раз, уговаривала она себя, ей вряд ли могло грозить что-нибудь слишком уж неприятное. Во-первых, такие нервные звонки были абсолютно не в духе Игоря, во-вторых, она надеялась, что он вообще больше не осмелится здесь появиться, и в-третьих… в-третьих, даже если это и он, у него нет ключа от нового замка. Успокаивая себя таким образом, Даша гибко поднялась из-за стола и, аккуратно ступая, стараясь производить как можно меньше даже не шума, а шороха, подошла ко входной двери.

В этот момент дверной звонок вновь взорвался целой серией быстрых, торопящихся звуков: кто-то жал на кнопку изо всех сил, будто подпрыгивая от нетерпения, и, чуть пожав плечами, девушка заглянула в