– А поговорить со мной, голубушка, тебе надо было уже давно. Жаль, что у вас с этим… – казалось, он подыскивает слово помягче, – с этим приятелем не хватило ума понять, что прямая и открытая договоренность всегда лучше примитивного шантажа… Очень уж топорно вы все это обтяпали. Ну да ладно, не мне вас учить… Итак – через час, в баре.

Из телефонной трубки уже давно неслись короткие резкие гудки, а Даша все продолжала стоять, словно окаменев, прижимая ее к уху и отчаянно надеясь на то, что вот сейчас, сию минуту, все разъяснится, дядин голос снова ворвется в ее сознание, и он, быть может, скажет: «Я пошутил, не сердись, девочка…»

Старое зеркало напротив отразило ее исковерканную, изломанную фигурку, опрокинутое лицо, застывшие глаза – всю неестественность ее нынешней позы, всю новую боль, обрушившуюся с этим разговором, и ей показалось, что темная гладь зеркала сочувственно колыхнулась, готовая расступиться перед ней. Но, медленно покачав головой и отвернувшись в сторону, Даша опустила трубку на рычаг и теперь уже сама, добровольно, словно споря с кем-то или отказываясь от обещанного счастья, прошептала: «Еще не время… Пожалуйста, подожди…»

Спешно собираясь на назначенную дядей встречу – натягивая джинсы, бросая в сумку какие-то мелочи, освежая несколькими движениями перламутровые краски на своем лице, – Даша то и дело, словно завороженная, бросала мимолетные взгляды на телефон, молчание которого казалось ей теперь многозначительным и даже угрожающим. Она не стала на сей раз вынимать вилку из розетки – ограничилась тем, что включила автоответчик, твердо пообещав себе не брать трубку, пока не услышит голоса звонившего. И вот теперь напряженные нервы и обостренная интуиция подсказывали ей, что молчащий аппарат – это ненадолго…

Она была уже в прихожей, когда тишину замершей квартиры вновь разорвала телефонная трель. Девушка тихо вернулась в комнату, словно шум шагов мог выдать ее присутствие, осторожно присела рядом с телефоном, машинально отсчитывая гудки, принялась ждать, пока автоответчик даст сигнал абоненту. Ей нельзя было сейчас просто уйти. Мог позвонить Можаров, новый заказчик, и Даше нужен был этот разговор с ним – требовалось уточнить кое-какие детали проекта, не выяснив которые она не могла двигаться дальше. Мог, вероятно, перезвонить и Сергей Петрович, уточняя время или место встречи (а в глубине души она надеялась, что он перезвонит просто для того, чтобы сказать, как он ошибся, и извиниться)… Однако же голос, послушно раздавшийся в молчаливом пространстве квартиры после привычного шелеста магнитофонной ленты, оказался тем самым, которого она меньше всего ждала.

– Даша, здравствуй. Ты можешь не подходить к телефону – я все равно знаю, что ты дома. – Игорь произносил свои аккуратные фразы четко, по-деловому, и по тону этого человека сейчас невозможно было предположить, что когда-то они были близки друг с другом и произносили слово «люблю»… – Я надеюсь, ты уже поняла, насколько недальновидно с твоей стороны было портить со мной отношения. Должен предупредить тебя, что уже имел разговор с Сергеем Петровичем Плотниковым и ему не слишком понравились моя осведомленность о ваших семейных делах и те условия, которые я ему поставил. При этом, разумеется, я сказал ему, что действую от твоего имени… Так что не советую тебе сейчас попадаться ему на глаза – можешь представить, в каком он состоянии. – В комнате раздался короткий, колкий смешок, и через пару секунд голос зазвучал снова. – Если тебе интересны подробности – позвони мне. Я все еще готов с тобой сотрудничать, хотя, признаться, для тебя это будет уже не столь выгодно, как могло бы быть… Кстати, если тебе это интересно: я сказал твоему дядюшке, что несколько дней тебя не будет в Москве и по всем вопросам ему нужно связываться со мной. Надеюсь, вы оба не станете действовать за моей спиной – все равно ведь не столкуетесь… Пока, детка!

Она горько усмехнулась: сотрудничать – вот как, оказывается, это теперь называется!.. Ну что ж – пусть ждет. Даша не позвонит ему, что бы ни случилось, не позвонит никогда… И, растерянная, печальная, с болью в груди, она стремительно, как испуганная ласточка, выпорхнула из дома.

До отеля она добралась быстро. Заполненная людьми, шумная и праздничная Тверская, припорошенный свежим кокетливым снежком Столешников, Петровка, которая в уже наступивших сумерках умело прикидывала на себя почти европейский наряд, – все эти давно знакомые, любимые московские места теперь почему-то показались девушке чужими, словно и город вступил в заговор против нее, пытаясь выбить у Даши почву из-под ног и вместе с людьми сделать ее тем, кем она никогда не была: беззастенчивой авантюристкой, корыстной искательницей приключений, Ивашкой, не помнящим родства… Швейцар у входа в «Аврору», помогая ей пройти сквозь вращающиеся двери, бросил на девушку незаметно изучающий взгляд и, тут же определив опытным глазом ее социальный статус и возможную цель прихода, вежливо испарился.

Даше не раз приходилось бывать здесь – то с друзьями на великолепных воскресных бранчах, которыми славился отель, то на деловых встречах по корпоративной надобности, то еще по каким-то случайным делам – но никогда еще она не переступала этого порога так нехотя, с таким внутренним протестом и душевным дискомфортом. Маленький бар на первом этаже оказался этим субботним вечером буквально переполнен людьми, что в «Авроре», наверное, случалось не так уж часто, однако и в плотной, сдержанно гудящей полутьме ей мгновенно бросился в глаза чуть обособленный столик в самой глубине зала, за которым удобно расположился только один человек. Небрежная поза, зажженная сигарета в худых нервных пальцах, дорогой кожаный блокнот на столе рядом с высоким бокалом, в котором поблескивало спиртное явно немалого градуса, общее впечатление лоска, породы и какой-то чуть высокомерной грации – нет, что ни говорите, а Сергей Петрович Плотников умел производить впечатление, и спутать его с кем-либо другим даже в полутьме Даше было попросту невозможно.

Девушка на мгновение задержалась у входа в бар, плотно зажмурила глаза, чтобы собраться с духом и с мыслями, предательски разбегающимися по закоулкам сознания, сжала маленькие кулачки так, что ногти больно впились ей в ладони, и, встряхнувшись, утопив в глазах закипающие слезы и гордо подняв голову, спокойно, с достоинством подошла к дядиному столику.

– Ну, здравствуй, Дарья. – Сергей Петрович, скользнув по ней неприязненным взглядом, залпом допил то, что еще оставалось в его бокале, и бесшумно поставил его на место. – Не думал я, что придется когда- нибудь нам с тобой так встретиться…

Все слова и фразы, заготовленные Дашей по дороге сюда, растворились в ее памяти, исчезли, растаяли… И она, желая только одного: положить конец этому кошмарному недоразумению, объяснить свою непричастность к нечистоплотным играм Игоря, заторопилась, сбросила с себя настороженность и на секунду потянулась к сидевшему напротив человеку всем своим существом – потянулась в фигуральном и в прямом смысле, импульсивно положив свою руку на дядину ладонь:

– Сергей Петрович, послушайте меня, прошу вас!..

Однако договорить ей не удалось. Давно знакомый, почти близкий, некогда ласковый и приветливый человек с гадливостью выдернул свою руку из Дашиной, будто бы она была грязной, нелепой нищенкой, осмелившейся прикоснуться к нему где-нибудь в подземном переходе. Уже не просто суховатым, а ледяным, словно утыканным колючими иголками голосом он произнес:

– Нет уж, голубушка, это ты меня послушай, пожалуйста. Мне все теперь известно. Не знаю, да и не хочу знать, как тебе с твоим любовником удалось обвести вокруг пальца мою мать, что вы там ей наплели и каким образом заставили оформить на тебя управление Фондом… Она всегда была у нас с капризами, но теперь это уже неважно. Самое важное для меня – сберечь состояние семьи и оградить этот Фонд, любимое детище родителей, от шантажистов и растратчиков – да, сберечь и оградить! И если понадобится, я сделаю это даже против воли Веры Николаевны. Да нет, что я говорю – против воли! Если бы она только знала, каких козлов запускает в свой швейцарский огород, – да разве она поступила бы так!..

Его длинные пальцы застучали по столику, выбивая замысловатую дробь, и Даша вздрогнула. Во время его витиеватой речи она сидела опустив глаза и подавленно молчала – какой смысл спорить и объясняться, если дядя, кажется, для себя уже все решил, а приговор вынесен и обжалованию не подлежит? Зачем настаивать на собственной невиновности, когда Сергею Петровичу, видимо, просто выгодно, чтобы Даша оказалась низкой, подлой, корыстной обманщицей?.. Но раз уж в воздухе повисла пауза – она ею воспользуется. Просто потому, что нельзя же дать четвертовать себя, даже не пытаясь кричать и сопротивляться.

Она быстро набрала воздух в легкие и заговорила:

– Я ничего не знала о намерениях бабушки вплоть до самой ее смерти – это раз. Я до сих пор не видела