бей прямо в жемчужное ожерелье. Подложив под себя дрожащие руки, страдалец просидел до полуночи, когда благословенный приступ икоты отвлек хозяйку. Под двадцать седьмое «ик» он добрался до двери и выскочил на лестницу.
Комнату ему отвели в конце коридора — приятную, просторную, с балконом. В другое время он бы вышел подышать и помечтать, но после всех этих Франсисов и Тюдоров даже мысли об Аврелии не могли перебороть сонливости. Натянув пижаму, он бросился в постель и обнаружил, что простыни пришиты друг к другу, а внутрь, вместо начинки, положены две щетки и ветка колючего растения.
Шутки он любил и восхитился бы, будь ему полегче; но, истомившись от Веруламов, только выругался, после чего довольно долго отрывал друг от друга простыни. Ветку он бросил в угол.
Засыпая, он думал о том, что утром тетке не удастся его изловить, слишком тяжела.
Разбудило его что-то вроде сильной грозы. Окончательно проснувшись, он понял, что это — не гром, а храп, тоже сильный. Во всяком случае, стены дрожали, как на океанском лайнере.
Услышав храп, всякий нормальный человек страстно жаждет справедливости. Арчибальд вылез из кровати, твердо решившись на самые крайние меры. В наше время полагают, что английская школа не готовит к будущей жизни. Это не так. Школьник знает, что нужно взять кусок мыла и сунуть храпящему в рот.
Скользнув к умывальнику, Арчибальд вооружился и, мягко ступая, вышел на балкон. Храпели по соседству. Надеясь, что в теплую ночь дверь открыта и там, а также сжимая мыло, племянник подкрался к ней и увидел, что надежда оправдалась. За дверью, скрывая комнату, висела тяжелая гардина. Собираясь ее раздвинуть, Арчибальд услышал голос:
— Кто там?
Эффект был такой, словно башни и бойницы упали ему на голову. Вопрос задала Аврелия.
Придется признать, что на долгое, тяжкое мгновение любовь куда-то исчезла. Ну хорошо, богиня храпит — но не так же! В звуках было что-то мерзкое, что-то противное девичьей чистоте.
Но Маллинер — это Маллинер. Пусть ко сну ее нельзя применить слова того же Мильтона «как воздух, невесом»; пусть он напоминает скорее об истовой пилке дров, но она, она сама — по-прежнему прекрасна.
Когда он пришел к такому выводу, послышался другой голос:
— Вот что, Аврелия!..
Арчибальд понял, что вопрос «Кто там?» относился не к нему, а к некоей барышне, явившейся из каких-то недр.
— Вот что, — продолжала незнакомка, — уйми ты свою собаку. Заснуть невозможно, штукатурка сыпется.
— Прости, — отвечала Аврелия, — привыкла, не замечаю.
— В отличие от меня. Накрой его чем-нибудь.
Арчибальд дрожал как желе. Да, любовь устояла, но облегчение было столь сильным, что на какое- то время он отключился. Но тут услышал свое имя.
— Приехал этот Арчи? — спросила подруга.
— Наверное, — отвечала Аврелия. — Телеграмма была.
— Между нами, как он тебе?
Чужих разговоров не слушают, но, вынужден признаться, молодой человек из рода, прославленного рыцарством, не исчез, а припал к занавеске. Возможность узнать правду из первых рук буквально сковала его.
— Арчи? — задумчиво переспросила Аврелия.
— Он самый. В клубе ставят семь к одному, что ты за него выйдешь.
— Почему это?
— Ну, он вокруг тебя скачет. В общем, такой вот счет, перед моим отъездом.
— Ставь на «нет», много выиграешь.
— Это точно?
— Куда уж точнее!
Арчибальд издал звук, напоминавший последнее кряканье умирающей утки. Подруга явственно удивилась.
— Ты же мне говорила, — напомнила она, — что встретила свой идеал. Ну, тогда, на скачках.
Из-за гардины послышался вздох.
— Я так и думала, — сказала Аврелия. — Он мне очень понравился. Уши такие, подвижные… И вообще, все говорят, что он совершеннейший душка — добрый, веселый, глупый. Если верить Алджи Уилмондэм-Уилмондэму, он изображает курицу так, что этого одного хватит для семейного счастья.
— А он изображает?
— Нет. Пустые сплетни. Я спросила, он просто взорвался. Подозрительно, да? Потом подозрения оправдались. Сноб и зануда.
— Что ты говоришь!
— То. Смотрит так это, благоговейно. Наверное, дело в том, что я величественная. Вроде Клеопатры.
— Да, нехорошо.
— Что уж хорошего! Внешность не выбирают. Ладно, я выгляжу так, но это неправда! Мне нужен хороший, спортивный парень, который обхватит меня и взревет: «Ну, ты даешь, старушка!» Разыграть умеет, подстроить что-нибудь…
И Аврелия снова вздохнула.
— Да, кстати, — сказала подруга, — если он приехал, он в той комнате?
— Вероятно. А что?
— Я ему простыни зашила.
— Это хорошо, — признала Аврелия. — Жаль, я не додумалась.
— Теперь поздно.
— Да. Но я вот что сделаю. Ты говоришь, Лизандр храпит. Суну его в то окно.
— Замечательно, — одобрила подруга. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Судя по звуку, там, внутри, закрылась дверь.
Как я уже говорил, у племянника моего было немного ума, но какой был, тот кипел. Человек, которому надо изменить всю систему ценностей, чувствует себя так, словно взобрался на Эйфелеву башню, а ее выдернули. Вернувшись к себе, Арчибальд положил мыло в мыльницу и сел на кровать, чтобы все обдумать.
Аврелия напоминала Клеопатру. Мы не преувеличим, если сравним его чувства с чувствами Марка Антония, если бы тот увидел, что царица исполняет морской танец.
Отрезвил его легкий звук шагов и недовольное ворчание, которое издает всякий бульдог с устоявшимися привычками, когда его вынут из корзины в предутренний час.
Арчибальд встал и постоял в нерешительности. Потом снизошло вдохновение. Он знал, что ему делать.
Да, друзья мои, в этот высший миг своей жизни, когда судьба его, можно сказать, висела на волоске, Арчибальд Маллинер начал свой неподражаемый номер «Курица и яйцо».
Подражание это отличали свобода и особое тепло. В нем не было ярости, свойственной Сальвини в «Отелло»; пронзительностью своей оно могло напомнить Сару Сиддонс в последней сцене леди Макбет. Вначале звук мягок и слаб, в нем слышится робкая радость матери, которая поверить боится, что союз ее благословлен, и она, именно она, произвела на свет дивный эллипс, белеющий сквозь солому. Так и слышишь:
— Вылитое яйцо… И на ощупь, гладкое такое… Да это яйцо и есть!
Сомнения позади, звук набирает силу. Он крепнет, взмывает вверх, переходит в радостную песнь, в
