прочитает, потом подчеркнет места, где допущены ошибки в правописании и рифмах. Я буду яростно возмущаться, но потом все равно исправлю все так, как она сказала…

— Есть кое-что еще, — заговорила она. Мое лицо расплылось в счастливой улыбке. Наверное, я напоминал бессловесную лягушку. — Очень скоро таможня освободит склад в переулке Ворсовщиков, и туда будет открыт доступ. Отец очень не хочет, чтобы я туда ходила.

Я резко опустил руки.

— В переулке Ворсовщиков было совершено убийство. Твой отец прав.

— Мне на самом деле хочется осмотреться.

— Тогда возьми кого-нибудь с собой.

— Ты пойдешь?

— С радостью. Дай мне знать когда.

Я хитро посмотрел на нее широко раскрытыми горящими глазами. Мой взгляд говорил ей о том, что мы можем сделать на складе перца. Это что-то само по себе будет пикантным. Елена казалась серьезной. Я разумно откашлялся. Она встала, чтобы уйти.

— Завтра твой триумф. Ты пойдешь?

— Не для себя. Выполнять семейный долг. Давай я займусь твоим складом после этого.

Я вылез из-за стола и проводил ее к двери. Мы оставили ее открытой для маскировки, и вышли из квартиры. Тут нас ждало смущение — ее служанка все еще ждала на площадке, где ее оставили.

Некоторые служанки знают, как незаметно исчезнуть, если мужчина хочет поцеловать красавицу, которую они сопровождают. С одной стороны, мне было приятно обнаружить, что служанка Елены не считала, что ее хозяйка захочет быть поцелованной. В то же самое время я пришел в ужас, что госпожа может этого больше не хотеть.

— Наисса, спускайся вниз. Я тебя догоню, — приказала Елена спокойным, деловым тоном.

Мы слушали, как стихают шаги Наиссы, пока она не завернула на следующий пролет. Больше никто из нас не произнес ни слова.

Елена повернулась ко мне с обеспокоенным видом. Я поцеловал ей руку, стоя на расстоянии вытянутой руки, затем немного приблизился и поцеловал другую руку. Я притянул Елену поближе, поцеловал ее в обе щеки. Со вздохом, который повторил мой, она упала в мои объятия, затем одно мгновение мы стояли без движения, а проблемы словно упали с нас, как лепестки с розы после сильного порыва ветра. Все еще сжимая Елену в объятиях и целуя, я медленно повел ее по площадке. В конце концов у начала лестницы я ее отпустил.

Елена пошла вниз. Я наблюдал за ней на всем пути до улицы. Пять минут я стоял на одном месте после того, как она ушла.

Эта женщина изменила мой день.

Я снова уселся за стол, притворяясь, что все в порядке. Лицо покалывало в том месте, где его коснулась Елена перед тем, как уйти.

Меня ждала мать. Она знала, что я много раз, проводив женщину, возвращался домой и долго бродил по комнатам, молча демонстрируя свои чувства. Они приходили, они уходили. Они не угрожали ничьему спокойствию.

Теперь мама с грохотом опустилась на противоположную скамью и поджала губы.

— Значит, это она и есть!

У меня под ребром перевернулось сердце. Я неловко рассмеялся.

— А ты откуда знаешь?

— Я знаю тебя!

Я вытянул подбородок и посмотрел в потолок: заметил новую дыру, в которую попадал дождь. Я подумал о Елене Юстине, представил, какой, вероятно, ее увидела моя мать. Женщина с прекрасной кожей, элегантная, с дорогими, но не вычурными украшениями и прекрасными манерами, а также унаследовавшая от отца способность казаться застенчивой. Правда, странное сочетание внутренней силы и иронии бросалось в глаза. Елена Юстина, сенаторская дочь, которая так холодно разговаривала со мной об оплате и складах, пока ее глаза молча пели о счастье, которое мы разделили… Все знали, что я ищу (когда я вообще удосуживался, потому что поиски проводились время от времени) кого-то типа Марины, девушки моего брата: простую душу, у которой есть разум и симпатичное лицо, способную вести хозяйство и имеющую достаточно собственных друзей, чтобы мне не мешать. Все это знали, я сам это знал.

Я снова уставился в стол, теребя в руках выпавшие веточки полыни.

— Ну! — бросила вызов моя мать. — Мне начинать печь шафранные кексы или надеть черный платок и отправляться плакать в храм Юноны? Что теперь будет?

— Ничего, — ответил я, учитывая все факты. — Она сказала тебе, кто ее отец. Я ничего не могу поделать.

Мама еще раз злобно фыркнула.

— Марк, увидев ее, я не думаю, что она для тебя!

У меня вытянулось лицо, и я покосился на мать, а она довольно странно посмотрела на меня в ответ.

В тот вечер мне было нечего делать, поэтому я отправился к цирюльнику в конце нашей улицы. Я сидел на тротуаре, пока он занимался моим подбородком. Мне удалось заставить споткнуться ликтора одного второстепенного должностного лица, причем так, что это выглядело настоящей случайностью. Ликтор чуть себя не кастрировал своим церемониальным топориком. Я собой гордился.

Я снова ее увижу. Кого? Никого. Просто девушку. Просто клиентку. Забудьте, что я ее упомянул.

Подошел сын цирюльника. Он жевал конец луканской колбасы. Ему было тринадцать лет, вроде не совсем дурак, но ел он колбасу так, словно это было сложной задачей, вставшей перед его мозгом. Дети моей сестры Майи зовут его Платоном.

— Фалько! Тебя перед домом ждет какая-то госпожа.

Редко человек с испанской бритвой у горла так быстро вскакивал на ноги.

Я перепрыгнул через бочонок со съедобными моллюсками, обежал груду пустых амфор, ударился головой о корзину с цветами перед похоронной лавкой, где нанятые плакальщики тренировались в пении — не для похорон, а для триумфа, запланированного на следующий день. Из-за него никто в городе не будет работать, объявлен всеобщий праздник. Все музыканты Рима будут отвлекать людские толпы, чтобы воры-карманники могли спокойно работать.

Я не увидел никакой госпожи. Неудивительно. Чего ждать