— Нанимателей — во множественном числе?

Она сказала, что их двое, возможное трое, хотя, вероятно, и нет. Я сообразил, что двое означает двойную ставку.

— Твоя ставка — это то, на что согласился мой отец! — ответила она. — Надень тогу, возьми с собой салфетку. Можешь побриться, думаю, это даже следует сделать. И, пожалуйста, Фалько, постарайся меня не смущать…

— Нет необходимости, госпожа, — ты сама себя смущаешь. Отдай мне мою племянницу! — невежливо прорычал я. Наконец она это сделала.

После того как Елена Юстина покинула мою квартиру, мы с Марцией вышли на балкон, держась за руки. Мы выгнали виночерпия, который храпел в набедренной повязке на матрасе, и ждали, вдыхая оставшиеся от него мерзкие запахи, пока Елена Юстина не появилась на улице. Мы видели, как она садится в паланкин. Ее голова находилась далеко внизу, словно блестящая шарообразная ручка из тикового дерева среди пены белоснежных одежд. Она не смотрела вверх. Мне стало грустно.

— Красивая! — заметила Марция, которая обычно предпочитала мужчин. Я поддерживал ее в этом, считая, что если она любит мужчин в три года, то это вскоре перерастет в увлечение, и у меня будет меньше проблем к тому времени, как ей исполнится тринадцать.

— Эта женщина никогда не вела себя со мной красиво, — проворчал я.

Марция посмотрела на меня уголком глаза. Этот взгляд оказался удивительно взрослым.

— О, Дидий Фалько! Сколько шуму из ничего!

Я сам отправился к Пертинаксу. Все, что я сказал Елене, было правдой. Это было глупо. К счастью, наглая вошь так и не появлялась дома.

Я случайно встретился с Петронием на следующий день. Он присвистнул, затем стал меня разглядывать, держа на расстоянии вытянутых рук.

— Так! И куда это ты направляешься, красавчик?

В честь ужина с правителем цивилизованного мира я надел свою лучшую тунику, над которой трудились в прачечной, пока старые винные пятна не стали почти невидимыми. Я надел сандалии (начищенные), новый ремень (колючий) и перстень моего двоюродного дедушки Скаро с обсидианом. Я провел всю вторую половину дня в банях и у цирюльника, причем не просто обмениваясь новостями (хотя я и этим занимался, до тех пор пока у меня не начала кружиться голова). Меня подстригли, и я чувствовал себя примерно так, как ягненок, лишившийся шерсти. Петроний вдохнул непривычные запахи ароматического масла для мытья, лосьона после бритья, смягчающего кожу масла и помады для волос — всем этим пахло от меня. Затем он осторожно, одним пальцем приподнял две складки моей тоги на четверть дюйма, делая вид, что улучшает результат работы портного. Изначально эта тога принадлежала моему брату, который как хороший солдат считал, что должен экипироваться всем самым лучшим, независимо от того, нужно это ему или нет. Я потел под тяжестью шерсти и собственного смущения.

Я решил заговорить первым, чтобы мой скептический товарищ не пришел ни к каким неправильным выводам.

— Просто сопровождаю один старый сосуд с уксусом на пир во дворец.

Петроний выглядел шокированным.

— Ночное поручение? Будь осторожен, цветочек! У симпатичного парня могут возникнуть проблемы.

У меня не было времени на споры. Я столько времени провел у цирюльника, что уже опаздывал.

Привратник в доме Камилла отказывался меня узнавать. Мне просто пришлось ему врезать и испортить свое хорошее настроение и аккуратный наряд. Сенатор и Юлия Юста уже отбыли. К счастью, Елена спокойно ждала меня в зале, поэтому вышла на шум, вернее, ее вынесли в паланкине. Она выглянула в окно, но мне представилась возможность ее также внимательно рассмотреть, только когда мы добрались до Палатина. Она меня сильно удивила. Наверное, деньги играют большую роль. Я помог ей выйти из паланкина, и тут же почувствовал дискомфорт, который возникает, когда кто-то знакомый разоделся так, что выглядит незнакомцем. Она облачилась в накидку, половину лица закрывало тонкое покрывало. Я увидел, что несчастные служанки ее матери на самом деле выполнили долг по отношению к хозяйской дочери. Они сделали моей госпоже маникюр, выщипали брови, завили волосы. Видимо, она всю вторую половину дня провела в маске для лица, после чего маску сняли губкой, добавили охры на скулы и подвели сурьмой глаза. Вероятно, они хотели, чтобы Елена Юстина выглядела, как и положено женщине ее положения. На самом деле она казалась отполированной до блеска — от филигранной тиары, приколотой к изысканно уложенным волосам, до туфелек, украшенных бусинами, которые поблескивали из-под подола. Наряд Елены был сшит из зеленого шелка, при этом руки оставались открытыми. В результате получилась холодная стройная высокомерная наяда.

Я отвернулся, затем снова повернулся к ней и откашлялся, затем признался хриплым голосом, что никогда раньше не появлялся в городе с наядой.

— Если бы ты вышла на пляж в Байи, то возникла бы серьезная опасность появления какого-нибудь похотливого старого морского божества, который перекинул бы тебя через плечо, чтобы совокупиться на матрасе из водорослей! На это Елена заявила, что врезала бы божеству по плавникам его же трезубцем. Я ответил, что его попытка все равно бы того стоила.

Мы присоединились к медленно движущейся толпе. Люди выстроились в очередь и пробирались к обеденному залу. Эта процессия проходила сквозь вычурные коридоры Нерона, где пилястры, арки и потолки были украшены золотом в таком количестве, что оно сливалось, создавая впечатление, будто здесь все им покрыто. Тщательно выписанные фавны и амуры делали пируэты в крытых колоннадах и беседках, увитых ползучими растениями. Розы цвели, несмотря на то, что их сезон еще не наступил. Стены были такими высокими, что после того как художники сняли леса, мелкими деталями их работы могли насладиться только мухи и моль, садящиеся на фрески. У меня помутилось в глазах от роскоши, как у человека, ослепшего после долгого разглядывания солнца.

— Ты подстригся! — обвиняющим тоном сказала Елена Юстина. Пока мы продвигались к обеденному залу, говорила она негромко, слова вылетали у нее из уголка рта.

— Тебе нравится?

— Нет, — честно ответила она. — Мне нравились твои локоны.

Хвала Юпитеру, девушка все еще оставалась самой собой. В ответ я гневно посмотрел на ее модную прическу — завязанный на макушке пучок, из которого ниспадали завитые служанками пряди.

— Ну, раз мы перешли к локонам, госпожа, то ты мне больше нравилась без них!

Пиры Веспасиана были ужасающе старомодными: во-