всесильный…»), так и стилистикой перевода М. Веревкина, которым пользовался в данном случае Пушкин (Фомичева С.А. «Подражания Корану». С. 29–30). По мнению Н.М. Лобиковой (Пушкин и Восток. С. 74), «в хвале Аллаху, творцу Вселенной, Пушкина привлекает не мусульманская космогония, а яркая художественная фантазия Мухаммеда». В примечаниях к «Подражаниям» такой взгляд на природу Пушкин называл «плохой физикой», однако, восхищался его поэтичностью: «Но зато какая смелая поэзия!» (Пушкин А.С. T. II. С. 358).

117 Фомичев С.А. «Подражания Корану». С. 31.

118 Вероятно, в издании 1822 г.: Le Coran traduit de l’arabe, accompagne de notes, et precede d’un abrege de la vie de Mahomet par M. Savary. L’an de l’Hegire 1165. Другое издание этой книги (Париж, 1828) сохранилось неразрезанным в библиотеке Пушкина (см.: Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина. Библиографическое описание // Пушкин и его современники. СПб., 1910. Вып. IX–X. С. 212).

119 Фомичев С.А. «Подражания Корану». С. 40.

120 Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 68.

121 Там же. С. 77.

122 Тут надо будет вспомнить и о том, что уже переведена на русский язык в начале XVIII в. книга Дмитрия Кантемира об исламе (первоначально она была написана на латыни под названием Historia inirementorum atque decre-mentorum Aubae Othomanical; латинский текст никогда не публиковался) обогатила тогдашнюю русскую лексику значительным числом абстрактных, философских и научных терминов. Румынский исследователь А.И. Ионеску в своей статье «La contribution de Demetri Cantemie a la modernisation du lexique de la langue russe (Bucurejti Limbi ji lit straine, Bue. 1978, a 26, № 2. P. 53–67) описывает, в ряду прочих типов введенных Кантемиром неологизмов (их более 300), термины, заимствованные из турецкого, арабского и персидского языков и обозначающие понятия мусульманской религии (азами – «ступень в изучении Корана»; джин – «ум, рассудок»; биргими – «магометанская книга»; фыкача – «священник»; годжа, геджра, или время, от которого мусульмане ведут свое летосчисление и др.). Не менее важно и то обстоятельство, что «система мусульманской религии» – это, согласно Кантемиру, не только религия, но весь порожденный исламом культурный комплекс. Для этой эпохи это было в высшей степени прогрессивное понимание исламского феномена. В наши дни такой подход к исламу общепризнан.

123 Который писал (в «Письме королю Прусскому о трагедии «Магомет») о мусульманском пророке: «Перед нами – всего лишь погонщик верблюдов, который взбунтовал народ в своем городишке, навербовал себе последователей среди несчастных корейшитов, внушив им, будто его удостаивает беседы архангел Гавриил, и хвалился, что бог уносил его на небо и там вручил ему сию непонятную книгу, каждой строкой своей приводящую в содрогание здравый смысл. И если, чтобы заставить людей уважать эту книгу, он предает свою родину огню и мечу; если он перерезает горло отцам и похищает дочерей; если он не оставляет побежденным иного выбора, как принять его веру или умереть, – то его, безусловно, не может извинить ни один человек, если только это не дикарь и не азиат, в котором фанатизм окончательно заглушил природный разум (Вольтер. Орлеанская девственница. Магомет. Философские повести. М., 1971. С. 644. Курсив мой. – М.Б.). Вольтеровская пьеса была давно известна в России (см.: «Магомет». Трагедия в пяти действиях из театра Вольтера. 2-е изд. Перевод П.С. Потемкина. СПб., 1810).

124 Фомичев С.А. «Подражания Корану». С. 41, 42.

125 О том, что Пушкин брал сведения о его культуре из различных западных трудов, см.: Зубков Н.Н. О возможных источниках эпиграфа к «Бахчисарайскому фонтану» // Временник пушкинской комиссии. 1978.

126 Roy С. (Les soleils du romantisme. Descriptions critiquies. XIX siecle. Paris, 1974. R 151) склонен видеть в романтизме прежде всего «гигантскую операцию по открытию новой религии», иногда имеющей много аналогий с христианством, иногда далекой от него, но в основе своей являющейся именно религией, более универсальной и общечеловеческой, чем предыдущие (Там же. С. 9).

127 Krasuski J. Wielkie grzechy Rmantyzma Provokacja do dyskusji // «Kultura», Wars. 1974, 19 maja. S. 1–5.

128 С момента выхода в свет крупнейшей историографической работы эпохи Просвещения (Gibbon Е. History of the Decline and Fall of the Roman Empire. T. 1–5. L., 1776–1788) и высказываний Руссо на эту же тему, принято связывать упадок античной рационалистической философии с развитием христианства. Это, утверждает Красуски, неверно. Еще в XIII в. Фома Аквинский сконструировал внушительное здание схоластических предпосылок и выводов, призванных доказать рациональную познаваемость Бога. Поэтому, когда в XVI в. вспыхнула Реформация, то возникло поразительное противоречие: католическая церковь осталась на рационалистических позициях, а Лютер перешел на платформу абсолютного фидеизма.

129 Ibid, S. 4.

130 Там же.

131 Представляется, что именно в таком ключе надо понимать слова Пушкина о том, что «климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (Пушкин А.С. T. XI. С. 40. Курсив мой. – М.Б.). Эти взгляды нашли свое отражение и в «Бахчисарайском фонтане». Поэта-романтика увлекло сопоставление мусульманского Востока и христианского Запада, с их разными историческими судьбами, религиозными верованиями и массовой психологией (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 51). Но Лобикова видит пафос поэмы «Бахчисарайский фонтан» лишь в «выражении романтической любви» (Там же). Между тем кажется более верным тезис Н. Свирина о том, что в этом произведении Пушкин «довольно отчетливо утверждает идею превосходства европейской цивилизации и христианства над мусульманским Востоком, – с его бытом, религией, миросозерцанием» (Свирин Н. Пушкин и Восток // Знамя. 1935, № 4. С. 208). Учтем здесь и неослабевающий интерес Пушкина к Ветхому и особенно к Новому Завету (он даже собирался писать драматическое произведение об Иисусе) и, наконец, то, что тему Поэта он всего глубже и последовательней разрабатывал на европейском (Овидий, Гораций, Шенье и т. д.), но не на восточном материале.

132 Первым русским теоретическим трактатом о романтизме была книга Ореста Сомова «О романтической поэзии» (СПб., 1823), где, в частности, очень высоко была оценена арабоязычная поэзия (как первая из «поэзий романтических». С. 23). Заслугу Гете, Байрона, Томаса Мура Сомов видел в том, что они «умели перенести воображение европейцев в страны мавров, индейцев, персов, османов и через то распространили область поэзии романтической» (Там же). Но для целей нашей работы интересней то, что Сомов, оспаривая мнение, что в России не может быть поэзии народной, т. е. воплощающей этническое своеобразие русского и других народов, указывал на многонациональный состав страны: «Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляется испытующему взору в одном объеме России совокупной! Все они (народы. – М.Б.)… носят черты отличия в нравах и наружности» (Там же. С. 86). Среди упомянутых автором народов фигурируют и представители русского Востока, «остатки некогда грозных России татар» и «буйные жители Кавказа… Сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. Итак, поэты русские, не выходя за пределы своей родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока» (Там же. С. 87, 88). Обращая внимание на географическое разнообразие России (Там же. С. 89), Сомов акцентирует проблему местного колорита. Это, повторяю, характерно для романтизма, который не примирялся «с отвлеченным идеалом прекрасного, с изображением человека по условным канонам классицизма, с нивелированием национальных особенностей персонажей» (Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. С. 36).

133 Лобикова Н.М. (Пушкин и Восток. С. 64, 66, 67) считает, что в своих