Бросив на них последний взгляд, доктор Саунд направился к пролету лестницы.

—   Всего хорошего, агент Браун, агент Букс.

Они молча следили за тем, как он поднялся по лестнице, от­крыл металлический люк и скрылся за ним.

—   Букс, — сказала Элиза, первой нарушившая тишину. — Сколько раз наш старик наносил вам визиты вроде этого?

—   Включая ваше первое появление здесь?

— Да.

—   Дважды. — Веллингтон наконец оторвал взгляд от ме­таллической двери и взглянул на Элизу. — Женщина, ради бога, во что вы меня втянули?!

—   А, так это, получается, я во всем виновата? — Она на мгновение замерла, затем согласно кивнула. — Собственно, думаю, да, но вас ведь никто особенно не принуждал. Вы мог­ли бросить меня одну... — Тут она подалась вперед, и глаза ее в теплом свете газового рожка блеснули холодом. — Или вы просто не могли отказать себе в удовольствии лично сдать ме­ня доктору Саунду?

Он даже подскочил на своем стуле.

—   Не понял?..

—   Вы не задумываясь рассказали ему о разбитой вазе, раз­ве не так?

Эта женщина была умна и изобретательна, но иногда сооб­ражала удивительно туго.

—   Элиза, неужели вы и вправду думаете, что ему не напле­вать на эту чертову вазу? Его интересовали мы!

Веллингтон понимал все по выражению ее лица: это был один из тех моментов, когда он был бы счастлив ошибиться.

—   Значит, нам просто нужно быть более осторожными.

Нужно отдать должное стойкости этой женщины.

« Эта дикая колониалка не стоит того, чтобы о ней думать, — услышал он в голове голос отца. — Поступай так, как я учил тебя, и срочно избавься от этой шлюхи! Это принесет Англии и империи только пользу!»

—   Да, думаю, мы должны быть осторожнее.

В воцарившейся тишине у Элизы, казалось, возникли слож­ности с тем, чтобы произнести следующие слова.

—   Тогда, чтобы в дальнейшем вести себя более осторож­но, нам необходимо обсудить роль нашего «джокера» — джентльмена, который пытался наехать на нас во время гон­ки на экипажах. Вы его рассмотрели?

Архивариус сделал долгий и медленный выдох.

—   К сожалению, нет. Я заметил только, что одет он был во все черное, лицо его было скрыто черной маской и скакал он на черном коне. О, и еще он был очень метким стрелком.

Его коллега кивнула, не сводя глаз с поверхности стола между ними.

—   Сказать это мне, или вы сами озвучите?

Вывод, который сделал Веллингтон, был не нов: он пришел к этому же заключению еще тогда, когда только вернулся до­мой. И вывод этот был совершенно неприятный. А под при­стальным взглядом Элизы он казался еще неприятнее.

Голос ее был таким тихим, что его почти заглушал шум ана­литической машины.

—Дом Ашеров продолжает охотиться за вами, Веллингтон.

Он сжал пальцами переносицу, стараясь не позволить раз­болеться голове.

—   Я только молю Господа, чтобы вы ошибались, мисс Браун.

Ее рука скользнула вперед и на какое-то мгновение стисну­ла его ладонь.

—   Боюсь, что ошибаюсь я слишком редко.

—   Так или иначе, мы все равно не знаем, где они нанесут следующий удар, поэтому я предлагаю сконцентрироваться на том, что у нас уже есть. — Еще раз глубоко вздохнув, он от­крыл верхний выдвижной ящик и принялся листать тетрадь, которую они взяли у погибшего извозчика кареты. — В свете того, что сейчас мы перебираем разные пункты назначения, хочу спросить: какие у вас планы на завтрашний вечер?

Настала очередь Элизы непонимающе заморгать.

—   Что, простите?

Он показал ей на книгу и взглянул на нее поверх своих очков.

—   Следующая встреча нашего извозчика. Сегодня была на­мечена поездка в Лондонскую оперу. Думаю, сейчас там дают оперу Верди «Макбет».

—   Опера? Это там, где вечерние платья, шлемы викингов и сцены самоубийств, которые длятся на пятнадцать минут дольше, чем нужно, из-за ужасной какофонии?

Глядя на нее, Веллингтон скривил губы.

—   Вот я и выяснил, — сказал он, укладывая книгу обрат­но в ящик, — где заканчивается ваша утонченность.

—   Причем заканчивается весьма резко, — проворчала она, поправляя корсет. — Вы уверены, что это наша следующая ниточка?

—   О, это должно быть просто восхитительно, — сказал Веллингтон, склоняясь над заваленным книгами столом. — Мне предстоит увидеть замечательного оперативного агента Элизу Д. Браун, чувствующую себя не в своей тарелке. — Он вздохнул. — А я так люблю искусство...

—   Значит, вечер в опере? — простонала Элиза. — Госпо­ди... на какие только жертвы приходится мне идти ради короле­вы, империи и тех негодяев-англичан, которые в ней живут.

В пятый раз за вечер агент Букс стоял перед зеркалом, пыта­ясь правильно завязать на шее галстук. Может быть, хоть те­перь получится.

Вообще-то обычному галстуку он всегда предпочитал гал­стук «Аскот» [10], поскольку тот был данью гораздо более про­стой моде. В то время как традиционный галстук считался при­знаком элегантности и утонченности. Поэтому не было ничего удивительного в том, что навыки его завязывания у Веллинг­тона отсутствовали.

Нельзя сказать, что он не прилагал определенных усилий, чтобы поддерживать манеры, привитые ему воспитанием, по­скольку верил и в них, и в цивилизацию, признаком которой они являлись. Возможно, он не стал таким, каким его хотел видеть отец, но все же он был джентльменом.

Борясь с искушением вернуться к простому «Аскоту», Вел­лингтон продолжал сражаться с галстуком. Сегодня он дол­жен был одеться под стать тому миру, который он оставил вскоре после службы в кавалерии ее величества. Взгляд его оторвался от собственного отражения в зеркале и скользнул в сторону открытого у него за спиной гардероба.

Нет, об этом не могло быть и речи. Ему придется сливать­ся с публикой, а военный мундир, даже без медалей и поощри­тельных нашивок, все равно привлечет к себе внимание. Се­годня вечером ему необходимо раствориться в толпе.

«Тебе не обязательно получать удовольствие от искусства, Веллингтон, — вспомнил он слова отца, — просто находи вре­мя для посещения театра. Там ты встретишься с теми, кто име­ет вес в этой жизни, и ты должен — прежде всего — быть оде­тым лучше, чем кто-либо другой. Твоя воспитанность всегда должна быть на виду».

Возможно, первым разочарованием его отца стал неподдель­ный интерес Веллингтона к опере и театру. Ему следовало бы вести себя умнее, чтобы не демонстрировать этого в открытую.