— Я приду. Кого мне спросить?

— Тебя пропустят. Просто подойди к воротам, через которые ты вошел, скажи, что ты гость Гульбеддин-хана, — и тебя проведут куда нужно.

Вместо ответа русский неторопливо, чувствуя, как моментально напряглись невидимые стрелки, полез в карман. Но извлек он не пистолет, не гранату, а большую золотую монету. Перебросил ее хозяину. Бакшиш и залог…

— Буду рад видеть тебя здесь, русский… — осклабился хозяин, — я провожу тебя…

Монета была толстой, сделанной из чистого золота. Коллекционные десять червонцев, очень дорогая вещь с портретом Александра Четвертого Великого. Такая монета стоила пять номиналов, и если человек может дать такую монету просто в качестве бакшиша, значит, у него и впрямь водятся деньги.

Непредвиденное произошло у выхода. Русский и Керим вышли из караван-сарая как раз в тот момент, когда к нему подрулил небольшой грузовичок. Это был необычный грузовичок — на нем на грузовой платформе были установлены грубо сваренные клетки для животных, но поверх прутьев были привязаны проволокой деревянные панели и брезент, чтобы никто не разглядел, что находится в клетке. Увидев хозяина заведения, пассажир грузовичка соскочил с сиденья и, что-то крикнув, убрал один мат, чтобы покупатель мог увидеть товар. Керим прошипел «Шайтан!», владелец караван-сарая закричал на водителя, чтобы тот немедленно закрыл клетку обратно, но русский успел увидеть, что было в клетке.

Там были дети. Связанные, в оборванной одежде, избитые русские дети. Двое мальчиков и одна девочка. И один из мальчиков что-то крикнул по-русски.

Но русский ничем не показал, что увидел это или это как-то заинтересовало его. Он равнодушно отвернулся.

Нищий торговец Керим вернулся в караван-сарай через час. Перед этим он вызвал своего племянника — того самого, что следил за дуканом, и дал ему поручение — сбегать по известному ему адресу и сказать, чтобы всё разузнали про русского. Был ли он здесь раньше, с кем и на чем приехал, где стоит машина и какая она, что сейчас делает этот русский. Керим никому и никогда не доверял, какие бы имена ни назывались. И был в этом прав.

Когда племянник вернулся и сказал, что всё сделал, Керим оставил его торговать в дукане, а сам пошел обратно, в караван-сарай на базаре. Он был в такой ярости, что никто не посмел остановить его…

Владелец заведения успел осмотреть товар, который ему привезли, и оказался доволен. Всё, как заказывали, — девочка пятнадцати лет, русская, с длинными и золотистыми, словно у гурии-девственницы в раю, волосами и два мальчика. Мальчиков он с выгодой перепродаст, а девочку оставит себе. Кто сказал, что для того, чтобы насладиться гуриями[106], надо попасть в рай? Сегодня ночью он придет к своей наложнице и познает рай на земле, ведь мало кто заслужил его так, как он…

Когда Керим распахнул потайную дверь, владелец караван-сарая, поев в очередной раз (он ел восемь-девять раз в день), сыто отрыгивался и ковырялся в зубах. Увидев нищего торговца Керима, Гульбеддин в страхе вскочил.

— Что за детей привезли тебе сегодня, обиженный Аллахом бинамус [107]? — сдерживая ярость, спросил Керим.

— Но Керим-хан, это просто дети… — заскулил Гульбеддин.

Нищий, вечно молящийся Аллаху и страшащийся его наказания торговец Керим на самом деле владел и этим караван-сараем, и девятнадцатью дуканами, и еще несколькими караван-сараями, и большим количеством торговых мест в рядах, где люди продавали героин, и большим количеством золота, которое лежало в обеспечение финансовой состоятельности многих уважаемых людей, вложенное в подвалы «Хавалы». Наверное, если бы нищий торговец Керим решил построить себе жилище из золотых слитков, он смог бы это сделать. Но он был опытным и мудрым человеком, нищий торговец Керим, и знал, что Аллах — со скромными и богобоязненными. Тем более принц Акмаль очень не любил тех, кто может сравниться с ним богатством. Не любил и отбирал у таких всё — до нитки.

— Это не просто дети! Это русские дети! Где ты их взял, отвечай?! Зачем они тебе?!

— Но Керим-хан, человек из дворца принца Акмаля, евнух по имени Псарлай, сказал, что принцу нужны два бачи, обязательно русские. Он дал мне задаток в десять тысяч афганей за каждого и обещал в пятнадцать раз больше, когда я привезу их. А девочка… у меня есть три жены, и ни одна из них не вызывает у меня никакого вожделения, да простится мне…

— О, Аллах! — вскричал нищий торговец Керим. — Лучше бы евнух Псарлай искал для принца Акмаля глупого, тупого, жирного ишака, которого можно было бы пинать ногами и стегать плетью, когда принц в гневе! Его не пришлось бы долго искать — он стоит передо мной! О, Аллах, за что ты так караешь меня?! Ведь я каждый день по пять раз встаю на намаз и не совершаю харама и расходую на пути джихада, я плачу закят[108] и помогаю бедным садакой[109]! За что скажи, ты послал мне такого тупого и глупого слугу, о Аллах…

Гульбеддин бухнулся на колени и пополз к хану — постоянное упоминание Аллаха никого не вводило в заблуждение. Здесь точно с такими же славословиями Аллаху запросто отрежут голову, если ты прогневал хана.

— Но Керим-хан, что я должен был ответить Псарлаю, когда он пришел ко мне и предложил такие деньги?!

— Ты должен был ответить, жадная скотина, что твоя никчемная шкура стоит больше трехсот тысяч афганей, которые он тебе посулил! Если Псарлаю нужны два русских бачи, пусть пойдет и украдет их сам, да простит мне Аллах такие слова! А что касается тебя, никчемная скотина, тебе вполне хватило бы и девственницы нашего рода, которую ты мог купить здесь или в Кабуле даже за десять тысяч афганей, если хорошо поторговаться! Но нет, ты захотел русскую! Ты навлечешь смерть и на себя, и на меня, о ничтожнейший из рабов!

— Но разве русские узнают, кто это сделал?!

— А кого я сегодня привел к тебе сюда, идиот, если не русского?!

— Но этому русскому нужен наш товар, а не русские дети, мудрейший Керим-хан!

— А откуда ты это знаешь, ишачье дерьмо?! То, что он отвернулся, когда увидел их, не говорит ни о чем! Даже если ему нужен наш товар, он может проговориться в России! И тогда русские придут за тобой!

— Я всё сделаю! Я всё сделаю, мудрейший Керим-хан!

— Что ты сделаешь, ишачье отродье?

— Я сделаю! Я убью этого русского, и тогда некому будет болтать!

Керим-хан презрительно отпихнул ногой распластавшегося у его ног слугу.

— Воистину, когда Аллах хочет жестоко покарать кого-то, он лишает его разума. Ты думаешь, этот русский — последний, который приехал в город? А если Алиджон-хан узнает, что это ты убил его человека? Тогда он пошлет людей, чтобы с тебя сняли кожу заживо! Эту кожу привезут ему, а он посмотрит на нее и прикажет бросить на корм свиньям, как он это обычно делает! Вот так ты закончишь свои дни, сын свиньи и шакала, и рассказ о твоей страшной смерти правоверные будут передавать из поколения в поколение!

— Но что же тогда я должен делать, мудрейший Керим-хан?

— Избавься от детей! Убей их сегодня же и брось в реку Кабул! Никому не поручай это, сделай это сам! Чтобы никаких следов не осталось!

— Но что я скажу Псарлаю-евнуху, мудрейший Керим-хан?!

— Ты вернешь ему вдвое больше, чем он тебе дал, и скажешь, что не смог найти для него двоих русских бачи! Пусть обратится к кому-нибудь другому! Вот что ты сделаешь, тупая, жадная, ничтожная скотина!

После ухода Керим-хана Гульбеддин ощутил настоятельную потребность выпить. В Афганистане не было мест, где рос хороший виноград, а из того, что было, гнали кишмишовку, густой, желтоватого цвета напиток. У афганских мастеров купажа было мало опыта, да и не оценил бы здесь никто их труда, поэтому в кишмишовку часто добавляли самую разную отраву для крепости. Была такая кишмишовка, что глотка ее хватало для того, чтобы ослепнуть, двух — чтобы умереть. В таком случае говорили — воля Аллаха, ведь в