— Я и слышать об этом не желаю! И запомни! Ничего, ничегошеньки не дам! — кричала она, бросая на пол все, что попадалось под руку.

Август вышел от матери, понимая, что проиграл и теперь придется беспокоить больного короля. Но он недооценил своей матушки. Весь вечер Бона бушевала, а рано утром велела кликнуть в свою опочивальню Паппакоду и долго рассматривала принесенные им бумаги, жалованные грамоты, счета.

Потом вместе с ним разглядывала карту, которую привезла из Италии. На этот раз ее раздосадовала неточность этого, когда-то восхищавшего ее, изображения, она послала за секретарем из королевской канцелярии и долго расспрашивала его про большие и маленькие города Мазовии. Наконец, узнав, что король, дремавший после обеда, проснулся, заглянула в его покой.

Сигизмунд Старый, откинувшись на подушки, полусидел в своем ложе и слушал увеселительный рассказ Станьчика. Бона велела шуту выйти и тут же приступила к делу.

— Слышала я, утром у вас был Август?

— Заходил поздороваться, — уклончиво отвечал король.

— И ко мне тоже, но сказал при этом, чего он требует для Елизаветы. Вы уже знаете? Или же…

— Знаю, — прервал ее на полуслове король.

— Август все твердит, что его литовские вельможи одолели. Это, мол, их требования. Хорошо. А вы? Что вы ему сказали?

Король помедлил немного, а потом промолвил весьма решительно:

— И впрямь, такого, как сейчас, никогда у нас не бывало. Мы должны подумать, как быть, — не могут же одни и те же земли достаться двум королевам сразу.

— Ах, так? — Бона покраснела, потом лицо ее стало бледным. — Я должна уступить?

— По вашей воле два короля поделились одной-единственной Речью Посполитой, стало быть, и королевы должны поделить то, что я дал одной из них.

Он попрекал ее тем, что она возвела на престол десятилетнего Августа, а она его — что тайно похоронил Ольбрахта. Казалось, королю удалось убедить жену.

— Ну что же, — наконец сказала Бона, — коли вы так любите Елизавету, что готовы пожаловать ей и земли, о которых мечтает Август, я ставлю условие: за поместья, которые я уступлю, вы отдадите мне Варшаву, Черск, Плоцк, Груец, Гарволин, Пясечно, Вышеград и Цеханов.

— Помилуйте! Да ведь это почти вся Мазовия! — воскликнул он огорченно.

— Нет, не вся. Тридцать пять городов, двести пятьдесят три деревни и двести тридцать мельниц.

— Столько городов? Я должен подумать, взвесить… Вы требуете слишком многого…

— Не я, а ваша любимая невестка хочет получить все сполна, дай…

— Довольно! — прервал ее Сигизмунд. — Чтоб я не слышал о ней ни одного дурного слова!

— Ну разумеется. Ни единого… — И добавила через минуту: —Я уже говорила с канцлером. Он обещал подготовить все бумаги о передаче земель в Мазовии и представить их вашему величеству.

Обессиленный король уронил голову на подушки. Он чувствовал себя больным, неспособным вести споры, отражать атаки. Но в ту же минуту слуга доложил о приходе сына Сигизмунда Августа.

Увидев у отцовского ложа королеву, он несколько смутился, но все же объяснил, что явился к отцу за ответом.

— Хорошо, что ты здесь, — чуть заметно улыбнулся старый король. — Мы как раз говорили о приданом для твоей супруги. С общего согласия отдаем ей часть земель, те, что поближе к Вильне.

— Весьма рад этому, — склонил голову в поклоне Август.

— Останься, не уходи. Мы говорили о приданом Елизаветы. О землях, которые отдаем ей во владение, но ни слова не сказали о ней самой. Как поживает моя милая доченька? Был ли от нее гонец?

— Нет, — тотчас же ответил молодой король. — Я ведь здесь совсем недавно…

— Жаль, — прошептал Сигизмунд, — я хотел бы знать, здорова ли она, рада ли прибывшим из Вены дарам? — И, обращаясь к Боне, добавил с иронией в голосе: — Ваши слуги ни о чем вам не донесли? Ничего не ведают?

Бона подумала, что, получив сегодня у супруга так много, не стоит сердить его ложью.

— Нет, — отвечала она. — Когда молодой король здесь, Глебович гонцов не шлет.

— Нужно сегодня же отправить кого-то в Вильну. Еще до отъезда Августа. Я хотел бы узнать о здоровье невестки.

— Отсутствие вестей обычно добрая весть, — миролюбиво улыбнулась Бона. — И все же я пошлю человека.

В это время распахнулись двери, и в королевскую опочивальню вошел великий коронный канцлер Мацеёвский в сопровождении маршала двора Вольского.

— Кажется, я никого не звал? — нахмурился король.

— Ваше величество! Мы пришли к вам с важной и печальной вестью, — отвечал канцлер.

Бона встрепенулась.

— О боже! Изабелла?

— Нет, вести из Вильны, — возразил Мацеёвский. — Молодая королева…

— Королева Елизавета… — добавил Вольский.

— Заболела?

— Такое трудно вымолвить…

— Помолимся за ее душу, — прошептал канцлер, — внезапно умерла.

Король приподнялся, сел.

— Повторите.

— Умерла дня пятнадцатого июня после припадка падучей, который длился десять часов.

— Боже мой! Елизавета… — король поглядел на сына. — Но ведь ты говорил нам, будто оставил ее в добром здравии. Поклоны от нее передал.

— Так было три недели назад. Не пойму, что могло случиться?

— Не знаешь? — удивилась Бона.

— Тем хуже! Поезжай немедленно и тотчас дай нам знать! — приказал король. — Немецкие послы еще здесь, будут допытываться, как и что…

— Я и сам поражен. Разумеется, она была больна, но я и не думал… — оправдывался Август.

— В это трудно поверить… Внезапная смерть? После десяти часов страданий?

Воцарившееся молчание прервала Бона.

— Тяжкое испытание ниспослал нам господь. Но, помнится мне, пятнадцатое июня — день святого Витта, покровителя тяжелой болезни. Быть может, он хотел уберечь бедняжку от лишних мучений и, сжалившись над ней, решил забрать к себе?

В первый раз о болезни Елизаветы говорилось во всеуслышанье, и оба сановника опустили глаза.

Август закусил губу, только старый король сказал с глубоким волнением:

— Елизавета, доченька… Не за упокой души ее молиться будем, а к ней самой вознесутся наши молитвы. Неужто и впрямь она так больна была? Этого я не знал… Я хотел бы… Хотел бы остаться с Августом наедине, с глазу на глаз.

Поклонившись обоим государям, все вышли. Выходя из королевских покоев, Бона заметила, что, увидев ее, разбегались громко обсуждавшие происшествие дворяне. Минуя их, она услышала слова:

— Яд. Отравили… Отравили…

Бона ускорила шаги и, войдя в свою опочивальню, повернула в дверях ключ. Хлопнула в ладони, вошла Марина.

— Ну как, слышала?

— Да, слышала известие о внезапной смерти. И… о том, что Елизавета была отравлена, — сказала камеристка.

— Отравлена? Чем же? Ведь Катрин кормила ее, как малое дитя. Никого не подпускала.

— Можно отравить лекарствами… Травами.

— Довольно! Нужно спорить, смеяться над глупыми домыслами. Я неплохо знаю Марсупина и Ланга. Они рады будут разнести эту сплетню по всей Европе. Заодно припомнят и странную смерть мазовецких