комнату и, оттолкнув короля, принялась спасать свою госпожу. Она вытерла выступившую на ее губах пену, смочила виски благовонным настоем, однако, к удивлению Августа, даже не пыталась отнести больную на ложе.
— Позовите лекаря! Сейчас же! — крикнул Август. Однако камеристка сложила руки как для молитвы.
— Не надобно врача? — удивился молодой король. — Почему?
— Пожалуйста!.. — молила приближенная.
— Я должен уйти? Но почему же, почему?
Катрин Хёльцелин была в отчаянии. Сказать или молчать? Она предпочла ложь.
Припав к больной, она приподняла ей голову. Бившаяся в судорогах Елизавета задела за ножку кресла, и сквозь чулок потекла на сафьяновую туфельку струйка крови. Август постоял еще некоторое время, чувствуя себя совершенно потерянным и даже не совсем понимая, что же произошло. Но когда камеристка снова указала ему на дверь, безмолвно повернулся и выбежал из комнаты. Минуя анфиладу пустынных коридоров, он с разбега налетел на Марину.
— Бегите к королеве Елизавете! Ей плохо! — крикнул он.
— Послать за лекарем?
— Нет!.. Они не хотят лекаря. Только не лекаря… Помилуй бог! Все это выглядело очень странно! Я бы поклялся, что в моих объятиях был труп. Труп!
— Хорошо. Пойду узнаю, что стряслось, — пообещала Марина.
— Она слишком молода, так говорит ее камеристка. Может, и впрямь она чересчур молода?
— Ваше величество! Препятствием для объятий служит не слишком юная, а испорченная кровь, — отвечала та.
— Что это значит? Скажите! Я хочу знать. Неужто мать… Но Марина взглянула на него очень строго.
— Ваше королевское величество, вы забываете, какой подарок соизволила вчера дать невестке всемилостивая государыня.
— Ах, верно! Еще и это! Серебряная колыбель… Нет! Я этого не вынесу! Не вынесу!
Он резко повернулся и ушел. Только тогда Марина не спеша направилась к опочивальне Елизаветы.
Открыв дверь, она некоторое время смотрела на больную. Затем, войдя, повернула ключ в дверях и подошла к камеристке юной королевы.
— Приступ эпилепсии.
— Нет! Нет! — вскричала отчаявшаяся Катрин.
— Да. Я в этом разбираюсь и помогу вам.
В эту ночь над лежавшей без чувств Елизаветой они дежурили обе, не обменявшись между собою ни единым словом.
Посланец римского короля Марсупин поселился в одном из домов на Рыночной площади, поскольку Фердинанд поручил ему наблюдать за Елизаветой крайне осторожно, исподтишка, и не попадаться на глаза королеве Боне, явно неблагосклонной к молодым супругам.
Понимая, что его отчеты позволяют следить Габсбургам за ходом событий в замке на Вавеле, он как раз сочинял уже второе донесение в Вену, как вдруг, хотя был уже поздний вечер, раздался стук в дверь. На пороге стояла закутанная во что-то темное женщина, и, когда она откинула вуаль, он с изумлением увидел перед собой камеристку Елизаветы.
— Это вы?! — воскликнул он сердито. — Какая неосторожность! Я живу в городе, в стороне от всех, дабы уберечься от подозрений, а вы пришли сюда… Зачем? Что случилось?
— Самое худшее, что могло случиться сразу после свадьбы. Уже третью ночь королева спит одна.
— Как это так? Он оттолкнул ее? Сразу же?
— Нет, нет! Он пришел к ней в первый же вечер. Хотел остаться. Но… Она так разволновалась, что упала, — прошептала девушка.
— Упала в обморок? Санта Мадонна! Надеюсь, припадка не было?
— Увы, был. Я скрыла это даже от вас, потому что думала… Надеялась, может, в следующую ночь… Но нет. Едва он открыл дверь и вошел… она снова потеряла сознание.
— А он? — спросил Марсупин.
— На этот раз он ни о чем не спрашивал. Даже не подошел ближе. Сразу же покинул опочивальню.
— Вас об этом сегодня расспрашивали?
— Нет. Может, король не догадывается, что это приступы тяжелой болезни? Полагает, что она… очень чувствительна, слишком молода для супружества? Я ему так и сказала: «Слишком молода».
— Вздор! Ей семнадцать лет. Завтра, послезавтра все станет известным. Вы не можете объяснить принцессе, как важно, чтобы она любой ценой совладала с волнением? Чтобы?..
— Именно потому, что она знает, что ее ждет, и страстно желает этого…
— Какое несчастье! А я только что кончил очередное донесение. В нем сообщаю: «Молодой супруг очень красив и, кажется, обладает высокими достоинствами, однако до сих пор опасается матери. Зато король Сигизмунд обожает молодую королеву, а придворные не спускают с нее глаз. Немного терпения. Со временем придет и то, чего недостает со стороны старой королевы…» Я написал: «немного терпения» — и этого не изменю. Нельзя волновать венский двор.
— Однако же… Причина нешуточная.
— Но ее нет, запомните — нет! Делайте, что хотите, фройляйн Катрин! Супружество должно быть осуществлено любой ценой.
Катрин закрыла лицо обеими руками.
— О боже! О мой боже!
— Вы плачете? — удивился Марсупин.
Но камеристка открыла смеющееся лицо.
— Я смеюсь. Над вами. Над собой. Потому что можно, пожалуй, сделать только одно: погасить все свечи и залезть под одеяло вместо нее.
— Фройляйн Хёльцелин! — одернул он ее. Она сделала книксен.
— Да, меня так зовут, и будут звать до той поры, пока я не стану матерью наследника трона.
Марсупин содрогнулся и заметался по комнате.
— Ни о чем таком я и слышать не желаю! Мое дело — составлять донесения королю Фердинанду! Опекать его дочь, защищать ее интересы и быть переводчиком, а также советником. Ничего больше! Королевской опочивальней занимаетесь вы! Только вы!
— Увы, — вздохнула Катрин, становясь серьезной.
— Надо же было, чтобы такое случилось именно с нами! — протянул с досадой Марсупин.
— Эта бедняжка сегодня сказала то же, слово в слово: «Надо же было, чтобы это приключилось со мной. Именно со мной, которая уже полюбила его…»
Некоторое время они безмолвно смотрели друг на друга, казалось, совершенно беспомощные.
Наконец, закрыв лицо вуалью, камеристка направилась к двери. Марсупин мрачно глядел ей вслед…
В этот же вечер Марина расчесывала волосы королевы Боны, которая жаловалась на головную боль.
— Это могла бы делать любая камеристка, но от твоих рук исходит какой-то таинственный флюид, который успокаивает боль, отгоняет дурные мысли.
— На сей раз не прогонит.
— Что такое? — удивилась Бона. — Почему? Что ты хочешь мне сказать?
— Молодой король, наверное, еще не понимает, что все это значит, хотя мрачен, словно туча. Но фрейлина Елизаветы Катрин даже не пробует притворяться.
— Притворяться? О чем ты? Я слышала, что молодая упала и покалечила ногу. Неужто рана опаснее, чем мне сообщили?
