— Хорошо. Проследишь, чтобы ни один из них не оказался в покоях Елизаветы.

Паппакода, поколебавшись с минуту, спросил:

— Должен ли я подготовить для будущей королевской супруги какие-нибудь свадебные подарки?

— Да, разумеется! Один только подарок из нашей сокровищницы, но зато очень ценный.

— Диадему? — спросил он.

— Нет! Ни в коем случае! Вели обновить и приготовить колыбель.

— Колыбель? — повторил он как эхо.

— Да. Серебряную колыбельку из Бари. Самое время ей не пустовать. О боже! Что может быть для обоих королей милее той надежды, воплощение которой она сама? Для принцессы это самый подходящий подарок. И это все. Можете уйти. А ты останься, — обратилась она к Марине. — Пригласишь сюда Диану ди Кордона. Но не одну.

— Она хотела поговорить с вами наедине, госпожа!

— Вот поэтому проведешь ее сюда вместе с новой девушкой, которую рекомендовал нам на место Анны маршал Вольский. Как ее зовут?

— Сусанна Мышковская.

Немного спустя они вошли обе: Диана, уже уведомленная Мариной о принятом королевой решении, и родственница Вольского, юная дева со спокойным, приятным личиком.

Диана ди Кордона, стесненная присутствием посторонней, не решилась пасть к ногам королевы, но со слезами на глазах умоляла ее:

— Всемилостивая государыня! Я хочу лишь объяснить, что мне чинится обида. Я служила верно, не нарушила слова и…

— Все ведаю, моя дорогая, причина твоей грусти и повод к жалобе мне понятны, — прервала Бона.

— Но такова воля короля, и я ничего не могу для тебя сделать. Ничего! Разве лишь позавидовать, что вскорости увидишь Бари, а до этого еще Вечный город. Волшебный город!

— Я столько лет провела в Кракове, — униженно просила Диана. — Прошу как милости разрешить мне еще хоть ненадолго задержаться в домике на Флорианской…

— Нет-нет! Такое невозможно! Ты должна уехать еще до конца марта.

— Умоляю, ваше величество…

— Не могу… А впрочем, и не хочу, — добавила Бона уже строже. — Хватит! Не подавай дурного примера, моя дорогая, нашей новой приближенной, Сусанне. А ты запомни! Если я говорю — нет, никогда не настаивай.

— Я поняла, ваше величество, — прошептала Мышковская.

— Хватит! Хватит! Можете уйти. Обе.

Когда они вышли, Марина не могла удержаться от замечания.

— Она была семь лет предана всем сердцем молодому королю. И сдержала слово. Только я знала о домике на Флорианской.

— Верна! Предана! Именно поэтому опасна и не должна оставаться. Бракосочетание состоится по воле короля, уже в первых днях мая. Елизавета не должна повстречаться с Дианой, да и Август должен иметь время забыть потерю, а может, даже отвыкнуть, охладеть. Наконец, надобно помнить…

— О чем?

— О колыбели. О боже! Пустая колыбель Ягеллонов! Только это сейчас важно. Только это!

Над Краковом опустилась темная ночь. В тишине неожиданно послышался топот мчащегося в гору, к замку, коня. Всадник осадил скакуна на внутреннем дворе и, бросив поводья стражникам, чуть ли не бегом ринулся в замок. Столь же стремительно пронесся он через покои королевы и остановился у закрытой двери ее опочивальни. Он в ярости стучал кулаками в дверь. Через минуту дверь отворилась, и Марина с изумлением взглянула на стоявшего перед нею молодого короля. Оттолкнув камеристку, он преступил порог и увидел мать, идущую к ложу в ночной, до полу, рубашке.

— Стой! Отвернись! — воскликнула она, увидев Августа, и стала собирать распущенные волосы в тяжелый узел на затылке. Немного погодя она сказала с укором в голосе; — Не думала, что ты придешь. Я… не одета.

— Я должен говорить с вами. Без свидетелей. Бона обернулась к Марине.

— Я тебя позову, если будешь нужна. Подойди ближе, Август. Боже, как ты выглядишь? — добавила она, когда он приблизился.

— Лошадь меня понесла, — пробормотал он.

— Наверное, испугалась чего-то?

— Испугалась моей ярости! Я и сейчас не могу прийти в себя. Государыня, к чему этот заговор?

— Заговор?! Как ты осмелился так говорить мне?

— А вот и осмелился, как раз сегодня, когда узнал о ваших замыслах! Я столько лет делал все, что вы хотели, боялся вас прогневить. Но сейчас я хочу знать только одно — почему она должна уехать? Разве мало того, что меня женят на австрийской королевне? Жена по чужому выбору! Разве для этого нужно порывать многолетние узы дружбы, любви?

— Это опасные узы! — пыталась она ему объяснить по возможности ласковее. — Она учила тебя, как почитать женщину, искусству радоваться жизни. Но ведь она уже не молода. Разве ты не знаешь, что ей скоро сорок лет? Да, хотя и выглядит моложе. Дорогой, ты не должен отворачиваться от своих ровесниц… Пора изведать новые формы страсти. Поверь мне, бутон свежих роз пахнет иначе, нежели увядший цветок.

— Это была любовь! — прервал он ее порывисто.

— Тебе так казалось, да! Но ведь перед тобою вся жизнь, и в твоих объятьях еще побывает много женщин.

— А я любил только ее, — не отступался Август.

— Разумеется. Но ты же сам сказал: любил, а это означает уже прошлое. Перед тобою будущее. И, кроме того, надо помнить, что не любовь венец величия королей. Поверь мне. Не любовь!

— Вы так говорите только потому, что сами никогда никого не любили!

— Сигизмунд!

— Никого! Даже короля! Да и как мы проводили время? Балы, танцы, торжества, молитвы, золото. Да, на первом месте всегда золотые дукаты! А на втором — итальянские проклятия, крики и ссоры. Отец…

— Как ты смеешь?! Замолчи! — приказала она.

— Не желаю молчать. У него были минуты отдохновения только вдали от вас. На сеймах, в военных походах, путешествиях. Я обожал его, но был вынужден проводить время с вами и с вашими камеристками. Никаких походов, товарищей, игр, ничего, ничего! Молитвы, воздавание почестей, торжественный церемониал с десятилетнего возраста… А ко всему этому еще и страх, опасение, что рассержу вас и навлеку на себя суровое порицание. Я был королем и в то же время игрушкой. Даже любовницу получил из ваших рук. А теперь вы хотите отнять у меня ее, как вещь. «Получишь другую, сынок. И всегда будешь получать то, и только то, что я захочу».

— Ты кончил? — спросила она холодно.

— Нет. Говорят, будто меня интересует лишь охота, пирушки и балы. Почему вам хочется, чтобы обо мне говорили именно так? Не слишком лестно?

— Какой вздор?! Я всегда имела в виду прежде всего твое благо! — возмутилась она. — Всегда! О боже! А теперь ты меня винишь, что я позволяла тебе безумствовать? Мне хотелось, чтобы ты поскорее перебесился. А знаешь почему? Чтобы потом искуснее мог бы руководствоваться рассудком.

Наконец, сколько раз я обижала своих дочерей, лишь бы исполнить все твои прихоти?! Может, ты меня и за это осуждаешь? Австриячка?! Это выбор и воля твоего отца, не моя. Я ее не хочу, потому что боюсь дочерей Габсбургов. Боюсь и потому, что она захочет у меня отобрать тебя. Но раз ты на ней женишься, ты должен иметь от нее сыновей. Только это может удержать меня от ненависти к ней, дочке Фердинанда, племяннице императора. Оба они меня обидели. Не хочешь, чтобы я платила Елизавете той же монетой? Хорошо. Тогда дай мне… Дай мне от нее внуков! Укрепи династию. А тогда, ох, тогда сможешь снова делать, что захочешь: гулять, любить…

Он взирал на нее с изумлением, потрясенный услышанным.