нас вдали столь долго, сколько потребуется, но не забывайте присылать в Краков частых гонцов.
— В королевскую канцелярию?
— О Эю! Разумеется, нет. Только ко мне или к моему канцлеру. Извольте помнить: о поручении, которое я вам даю, никто не должен знать ни здесь, ни в Праге, ни в Вене.
— Через верных слуг я буду присылать из Аудерса вести. Но тайная миссия — дело очень трудное.
— Я люблю трудные дела…
Эти слова были последними, сказанными ею при прощании с паном Якубом — и первыми при встрече с Кшицким, который недели две спустя вернулся из Буды. Епископ уверял, что Сигизмунд, не вступив в спор о правах Ягеллонов на наследство Людвика, поступил скорее осмотрительно, потому что, кроме Фердинанда Австрийского, о правах своих на венгерский престол заявил еще и семиградский воевода Янош Заполия, нашедший сочувствие у большинства венгров.
— К великой досаде и злобе Габсбургов, — тотчас же отозвалась и королева. — Стало быть, Буда не досталась ни нам, ни им. Заполия… Это дальний родич Ягеллонов?
— Брат первой жены государя нашего, Барбары.
— Вот как? Для которой мы строим часовню… Коли так — стоит помочь ему удержаться на престоле. А может, женить его на королевне Ядвиге?
— Помилуйте, ваше величество, — был шокирован Кшицкий, — ведь это его родная племянница!
— Е аllora? Церковь налагает запреты, но она же дает и поблажки. А если не подойдет Ядвига, у нас есть еще Изабелла и Зофья. Зачем, в конце концов, у меня столько дочерей?
Кшицкий ей не перечил.
— Примерно в таком роде я имел беседу с Яношем Заполией, — сказал он. — Немало способствовал нашим успехам и каштелян Одровонж из Спровы, тот, что прислан был в Буду вскоре после меня. Не знаю, чем было вызвано желание государя испытать этого юношу, но, памятуя о словах его величества, я не спускал с молодца глаз.
Бона улыбнулась, но ни слова не сказала о каштеляне.
— Что касается Яноша Заполни, то расскажите его величеству о наших намерениях. Будет лучше, если это сделаете вы.
— Выполню незамедлительно, — отвечал Кшицкий, довольный тем, что все лавры за хитроумие достанутся ему одному.
Анна провожала его до дверей, и, уходя, он уже не мог слышать шепота Боны:
— Воительница, пожалуй так…
Конец рокового 1526 года не сулил никаких перемен к лучшему, о чем королева намеревалась сказать супругу, только что воротившемуся из нового путешествия в Мазовию. В залу как раз внесли цветные, подобранные одно к одному серебряные блюда, и Бона хотела было уже заговорить, но в эту минуту вбежал Станьчик и, оглядев накрытый стол, ядовито сказал:
— Накормить да напоить путника — святое дело. Но итальянские кухмистеры как сговорились. Вместо того, чтобы господину нашему дичь или мясо к столу подать, макароны италийские, несут траву пучками.
— Пошел прочь! — приказала Бона и добавила: — Польская кухня жирна и чрезмерно обильна. Бедна овощами. Вот я и подумала…
Сигизмунд вздохнул.
— Кто знает, надо ли женщинам так много думать? — сказал он.
— И столько знать, не так ли? — отозвалась она. — Ни один из придворных советников ваших не осмелился бы отравить вам радость возвращения дурным известием. И это теперь, после столь долгих препирательств с Анной Мазовецкой.
— Зато женщина… Какую же новость приберегла для меня разгневанная Юнона?
— Санта Мадонна! Не дивитесь моему гневу. Как я слышала, объединение Мазовии с Короной дело решенное?
— Бесповоротно. Зато, полагаю, в замыслах ваших — выдать Анну Мазовецкую замуж за Одровонжа есть свой резон. Будучи послом в Венгрии, он оказался весьма проворен. Можно послать его в Мазовию, пусть попробует покорить княжну. Я не слишком в это верю, хотя недавно она говорила, что опасается чужестранцев. Вернемся, однако, к вашей новости.
— Из моих волынских и полесских поместий сообщают, что на нас движется чума. Нет от нее спасения. — Бона вздохнула. — Города и деревни опустошает… На улицах горят костры — жгут платья покойников, их постели. Того и гляди начнут грабить лавки.
— Ну что же… Для нас это не новость. И прежде чем чума доберется до Кракова, двор выедет в Неполомице.
— Вы поедете с нами?
— Не сейчас. У меня тоже скверные новости. Еретики бунтуют гданьских мещан.
— Значит, сбывается? Герцог Альбрехт, приверженец Лютера, от слов перешел к делу?
— Сие мне неведомо, но надобно поехать да взглянуть. Я питаю надежду, что к будущей осени и чума отступит, и ваш гнев утихнет. Надеюсь, я тогда получу приглашение на одну из любимых охот польской Юноны.
— В Неполомицкой пуще? Как бы мне этого хотелось! Убить злого бурого медведя.
— О боже! — рассмеялся король. — По первости надо еще сыскать его в здешних лесах. Это ведь не Литва, а Малопольша.
— Оставьте это мне! — упрашивала она. — Когда я чувствую в вас опору, я знаю, что могу многое. Могу все.
— А одна, без меня? — спросил он словно бы в шутку, но внимательно глядя на Бону.
— Одна? — удивилась она. — Что может супруга короля? И к тому же польского? Решительно ничего! Поверьте мне Чума так быстро добралась до Кракова, что все, кто мог, удирали из города.
Кареты одна за другой покидали замок, Бона с ужасом глядела на то, как по узким улочкам снуют перепуганные люди. Одни забивали наглухо окна, стелили перед дверьми тряпки, смоченные жидкостью, очищающей воздух от заразы, другие ставили мелом кресты на домах, в которых чума успела найти себе прибежище. Возницы в черных масках погоняли лошадей, впряженных в повозки, на которых лежали штабелями покойники, их находили на проезжей части или же у ворот. Грабители среди бела дня выносили из опустевших домов и лавок свою добычу. К городским воротам тянулись вереницей ваганты и фокусники, унося свой жалкий скарб, а также громко кричавших обезьянок и говорящих попугаев. Вещая о бедствии, тревожно и часто били колокола.
Какая-то нищенка подкралась к груде тряпья и вытащила оттуда едва тронутое огнем вышитое золотом одеяло и слегка обгоревшую простыню. За ней погнался человек в капюшоне, с трещоткой в руках, но ее не испугал ни зловещий стук, ни пронзительный крик стража порядка. Нищенка побежала и через минуту скрылась в толпе. А толпа, направляясь к воротам, глядела на поднимавшийся над городом дым, вознося к небу слова мольбы: „Спаси нас от чумы, от заразы, а дома наши от огня! Спаси, спаси нас, боже…“
Королевские кареты и повозки с трудом прокладывали себе дорогу, направляясь в Неполомице. У дороги в канавах, корчась в предсмертных муках, лежали люди. На краю поля умирал старик. Под ним лежало чуть обгоревшее красное одеяло, вытащенное жадной рукой из огня…
Перед крыльцом Неполомицкого замка, на просторной лесной поляне резвились королевские дети.
Бона стояла рядом. Но когда она увидела выходившего из дома озабоченного маршала Вольского, смех на ее губах замер.
— Санта Мадонна! — воскликнула она, идя ему навстречу. — Неужто опять что-то стряслось?
Только не говорите, что в Неполомицах чума…
— Весть иная, но, увы, не менее тяжкая. Король Заполия, столь недавно взошедший на престол…
— Говорите… Ему не дает покоя Вена?
