— Поэтому ради них стоит продолжить битву. И выиграть ее…

Как когда-то в Геранонах, они смотрели друг другу в глаза долго и нежно. Время для них остановилось.

— Нет ли вестей из Кракова? — все чаще спрашивала Бона Паппакоду.

— Есть. Сначала они поехали в Неполомице. А теперь государь все время в разъездах, о коронации хлопочет. Маршал Кмита побывал на Вавеле, пригласил королевскую чету в гости.

У Боны перехватило дыхание.

— И они приняли приглашение?

— Соизволили выразить согласие и в конце августа посетили замок в Висниче.

— Довольно, — прервала она сердито. — Остальное доскажешь вечером. А сейчас я хочу побыть одна.

Паппакода вышел, понимая, какая буря поднялась в ее душе. Кмита — верный, многолетний союзник… А теперь?

Предатель! — шептала она самой себе. — Боже, каков лицемер!

Но когда он лицемерил? Теперь, когда, желая удержаться при дворе, поддерживал политику короля, или прежде, когда с ним боролся, угадывая каждое ее желание, дарил неизменной заботой и вместе с тем почитал, как недоступное божество? Теперь не она, а Барбара сидела за праздничным столом у него в замке, для нее танцевала молодежь, для нее играли музыканты. Может быть, в ее честь на большом дворе устроили и рыцарский турнир? Может, и Барбару маршал одарил бесценными подарками, как когда-то одаривал Бону, супругу Сигизмунда Старого? В августе в Висниче распускались розы всех цветов и оттенков, и теперь они благоухали в покоях супруги Августа. Нет, такого не в силах вынести ни одна женщина… Женщина? А была ли она еще ею для Кмиты?

Разумеется, он кланялся ей весьма учтиво, но разве эта девка не моложе? Разве она не умеет очаровывать мужчин? Эта колдунья смогла обольстить Августа, почему бы ей не обольстить и хозяина Виснича? Но тогда… Тогда ее, Бону, ждет уже вечное одиночество. В прежние времена, когда король уезжал, она тоже бывала недовольна… Одна, одинока… Но то, что она испытывала теперь, не было просто чувством страха, боязнью одиночества. Тут были и гнев, и унижение, и боль… Санта Мадонна! Неужто она так низко пала, что завидует Барбаре? Она все еще способна внушать если не любовь, то страх и восхищение. Недели через две у нее в Яздове состоится торжественный прием. А в конце августа в Варшаву съедутся сановники, враги Радзивиллов, епископы из своих епархий, поэты, сочинители стихов в честь королевы Боны — в конце августа гости ее будут восхищаться чудесным садом, террасами, спускающимися к Висле, где благоухают дивные цветы, семена для которых ей доставили из самого Бари…

В этот вечер она уже вполне спокойно выслушала новости, что привез последний гонец.

— Ты говоришь, — расспрашивала она Паппакоду, — что молодой король, ради того, чтобы получить согласие примаса на коронацию, предал иноверцев?

— Можно это и так назвать, госпожа. Он велел не давать им чинов, не допускать в сенат, а коли будут в своих заблуждениях упорствовать, преследовать и карать как еретиков.

— Тщится воспрепятствовать идущей с запада волне… Но, должно быть, делает это только ради Барбары, ведь он сам, да и Радзивиллы весьма до всяких новшеств охочи.

— Это было и прошло, госпожа. Сейчас он готов заключить любой пакт и договор, лишь бы настоять на своем.

— Все для того лишь, чтобы угодить Барбаре? Ну что же, тем хуже для него — наживет новых врагов. Что еще слышал?

— Болтовню камеристок, к которым она не слишком добра. Говорить?

— Да.

— Слишком часто парча на ее ложе в крови. И днем, когда устанет, такое случается…

— Санта Мадонна! Не может быть, чтобы скидывала столь часто. Больна, не иначе!

— При дворе болтают о французской болезни. Но медики отрицают, говорят, в животе у нее нарыв.

— Так или иначе — больная, — заявила Бона. — Хворь у нее не та, что у Елизаветы, но, должно быть, тоже родить не сможет. А я-то думала, что она хоть это сделает, облагодетельствовав не себя и свой род, а Корону: подарит ей наследника.

Паппакода поглядел на нее с изумлением.

— И вы, государыня, признали бы ее сына?

— Да. Ведь прежде всего это был бы сын Августа, Ягеллон, — не колеблясь, отвечала Бона.

— Уж не напустили ли на нее порчу? — спросил он, помедлив.

— Замолчи! — воскликнула Бона. — Август еще молод. Я верю, не все потеряно.

— Может, и в самом деле молодая госпожа до коронации еще и выздороветь успеет? — изворачивался Паппакода. — В Кракове в декабре месяце большое торжество предстоит. Коронация и пиршество в замке.

— Только без меня. Ну а что же они? Радзивиллы?

— О! Вельможи бесятся, «королевскими сводниками» их называют. Они скоро лопнут, столько король в раскрытые их пасти пихает. Рыжему дал трокское воеводство да не одну тысячу дукатов, а Черного сделал великим канцлером, воеводой литовским, а уж подарков надавал без счета!

— Но ведь это все огромные деньги! — огорчилась она. — Эдак он за год промотает отцовское наследство.

— Вы, госпожа, как будто предвидели это, когда велели вывезти сюда всю казну.

— О Dio! Если бы я при этом еще и знала, что станется с династией Ягеллонов. Но этого я не знаю, не знаю, не знаю!

Барбара была измучена не только приступами болей, избавить от которых ее никто не мог, но и постоянным вымогательством братьев. Стоило королю покинуть Вавель, как они тотчас являлись к ней, просили, настаивали, угрожали… Рыжий жаловался:

— Стыдно мне, но я, как последний нищий, должен просить вас о помощи. До того поистратился, чтобы людей на вашу сторону перетянуть, сделать так, чтобы свадебный ужин не стал бы им поперек горла, что теперь враги над убогостью моей свиты и над рубищем моим жалким смеются. Даже куплеты распевают:

— А когда венчание на царство будет, — добавлял Черный, — все должны видеть — вот братья королевы!

— Я скажу моему господину… Но ведь и мне нелегко молчать, таиться. С каждым днем силы мои убывают, с каждым днем я…

— Только не это! И не вздумайте! — сердито перебил ее Черный. — Ни болезнь, ни слабость для вас теперь не защита. Коронация назначена на седьмой день декабря, и сам примас молебен служить будет. А вы?! Как будто бы и не о вас речь… Радости никакой, благодарности королю маловато.

— Полагаете, я к этому дню выздоровлю?

— Да хоть бы и нет, но в этот день должны предстать пред всеми, все свои недуги скрыв, будто здоровехоньки и полны сил! С веселым лицом, с улыбкой, — твердил свое Черный.

— Мы с братом из кожи вон лезем, чтобы вы подданным милее стали, — говорил Рыжий. — После петроковского сейма не один раз пришлось угостить шляхту. Одного только пива да венгерского сколько вылакали, но только что мы видим в ответ? Неблагодарность вашу, вы ведь ничего не сделали, чтобы королю хоть какую-то надежду дать.

— Если бы только это! — вмешался двоюродный брат. — Сколько пасквилей мерзких сочиняют, оскорбляя дом Радзивиллов. Сколько мы из-за вас врагов и завистников нажили — не перечесть.

Братья умолкли, потому что слуга доложил о прибытии короля: