Мухаммед верен своим прежним привычкам, верен настолько, что спокойно пишет об игре в поло.
Постучала тетушка Оджи. Оланна медленно сосчитала про себя до десяти, отворила дверь и протянула ей кусочек мыла.
— Спасибо. — Тетушка Оджи схватила мыло, поднесла к носу, понюхала. — Но посылка-то была немаленькая. Больше вы ничем со мной не поделитесь? Разве консервов не прислали? Или вы их бережете для своей подружки-диверсантки Элис?
— Ну-ка, верните мне мыло, — возмутилась Оланна. — Отдам матери Аданны, она умеет быть благодарной.
Тетушка Оджи приподняла блузку и сунула мыло в дырявый лифчик.
— Я тоже благодарна.
С улицы донеслись крики, и Оланна с Оджи выбежали во двор. Отряд ополченцев с мачете в руках гнал двух женщин. Те с плачем ковыляли по дороге; одежда их была изодрана, глаза красны от слез. «Чем мы виноваты? Мы не диверсантки! Мы беженки из Ндони, мы ни в чем не виноваты!»
Пастор Амброз выскочил на дорогу с молитвой:
— Господи, изничтожь диверсантов, что указывают путь врагу! Спали их священным огнем!
Выбежали соседи, и вслед женщинам полетели камни, плевки и насмешки.
— Повесить бы им шины на шею да сжечь! — заорала тетушка Оджи. — Сжечь всех диверсантов до единого!
Складывая письмо, Оланна вспомнила дряблые животы женщин в дырявых тряпках и промолчала.
— С этой Элис надо держать ухо востро, — в который раз предупредила тетушка Оджи.
— Да оставьте вы Элис в покое. Никакая она не диверсантка.
— Она из тех, кто уводит чужих мужей. Каждый раз, когда вы уезжаете в Орлу, она сидит на крылечке с вашим мужем. Даже если она не диверсантка, все равно женщина непорядочная. Поосторожнее с ней.
Оланна растерялась. Оденигбо не говорил, что в ее отсутствие проводит время с Элис. При Оланне он вообще ни разу и словом не обменялся с соседкой.
— Ладно, буду осторожнее. — Оланна заставила себя улыбнуться.
Тетушка Оджи будто хотела прибавить что-то еще, но передумала и напустилась на сына:
— Ступай отсюда вон! Совсем сдурел?
Чуть позже Оланна, взяв кусок мыла, постучалась к Элис условным стуком: три коротких, быстрых удара. Глаза у Элис были заспанные с темными кругами.
— Вернулась? — сказала она. — Как там сестра?
— Отлично.
— Видела тех несчастных женщин, над которыми издеваются и зовут диверсантками? — Не дожидаясь ответа, Элис продолжала: — Вчера так же издевались над беженцем из Огоджи. А за что? Нельзя бить людей за то лишь, что Нигерия бьет нас. Взять, к примеру, меня: я уже два года не ела как следует. И сахара в рот не брала. И воды холодной не пила. Откуда у меня силы помогать врагу?
Элис всплеснула тоненькими ручками, и то, что Оланна всегда считала хрупкостью и утонченностью, вдруг показалось надменным самолюбованием, эгоизмом высшей пробы. Послушать Элис, так война коснулась лишь ее одной.
Оланна протянула мыло:
— Мне прислали несколько кусочков.
— Ах! Значит, и я буду среди тех, кто в Биафре моется мылом «Люкс». Спасибо.
Улыбка преобразила лицо Элис, глаза засияли, и Оланна задумалась, находит ли Оденигбо ее хорошенькой. Она смотрела на миниатюрную женщину с золотистой кожей и тонким станом — все, что прежде ее восхищало, теперь таило угрозу.
— Ну, пойду готовить Малышке обед. — Оланна попрощалась.
В тот вечер она пошла и к миссис Муокелу с кусочком мыла.
— Кого я вижу! Вы ли это? Давно не виделись! — воскликнула миссис Муокелу. На рукаве ее блузы, прямо на лице Его Превосходительства, зияла прореха. Миссис Муокелу осунулась, и худоба была ей не к лицу, она вся поникла, словно не могла больше нести себя прямо. Даже волоски на руках и те поникли.
— Прекрасно выглядите, — соврала Оланна.
— А вы, как всегда, цветете. — Миссис Муокелу обняла Оланну.
Зная, что миссис Муокелу не притронется ни к чему нигерийскому, Оланна сказала, протягивая мыло:
— Мама прислала из Англии.
— Храни вас Господь. Ваш муж и Малышка, как у них дела?
— Все хорошо.
— А Угву?
— Его забрали в армию.
— Все-таки забрали?! Но все будет хорошо. Он вернется. Кто-то ведь должен воевать за правое дело.
Миссис Муокелу молча теребила половинку желтого солнца на шее.
— Кто-то пустил слух, что Умуахия в опасности. — Миссис Муокелу заглянула Оланне в глаза.
— Да, я тоже слышала.
— Но Умуахия выстоит. Нечего срываться с места.
Оланна пожала плечами, гадая, почему миссис Муокелу так упорно смотрит на нее.
— Говорят, те, у кого есть машины, запасаются бензином. — Миссис Муокелу по-прежнему сверлила ее взглядом. — Им приходится быть очень осторожными, очень, а то спросят: если вы не диверсанты — откуда знали, что Умуахия падет?
Оланна поняла, что миссис Муокелу предупреждает ее, велит готовиться.
— Да, надо быть осторожными, — кивнула она.
Оланна знала, Биафра победит, иначе и быть не может, но то, что даже миссис Муокелу считает падение столицы неизбежным, удручало ее. Оланна обняла миссис Муокелу на прощанье с гнетущим чувством, что видит ее в последний раз. По дороге домой она впервые всерьез задумалась о том, что Умуахия может пасть. Значит, победы ждать дольше, Биафре придется тяжелее, зато они переедут в Орлу к Кайнене и будут жить там до конца войны.
Оланна остановилась у автозаправки возле больницы и ничуть не удивилась, увидев таблички с надписью мелом: «Бензина нет». Биафрийский бензин перестали продавать с тех пор, как поползли слухи о падении Умуахии, чтобы никто не пустился в бегство. Вечером Оланна сказала Оденигбо:
— Надо запастись бензином на черном рынке. Случись что — нашего бензина не хватит.
Что-то буркнув о Чудо-Джулиусе, Оденигбо вяло кивнул. Он только что вернулся из бара и лежал на кровати, слушая радио. За занавеской спала на матрасе Малышка.
— Что ты сказал? — переспросила Оланна.
— У нас нет сейчас денег на бензин. Он стоит фунт за галлон.
— Тебе на прошлой неделе дали зарплату. Надо, чтобы машина была на ходу.
— Я попросил Чудо-Джулиуса обменять чек. Он пока не принес деньги.
Оланна сразу поняла, что он лжет. Чудо-Джулиус постоянно менял им чеки и всегда приносил Оденигбо Деньги в тот же день или через день.
Половина желтого солнца.
— Как же мы купим бензин?
Оденигбо не ответил.
Оланна, не глянув на него, вышла на улицу. Луна скрылась за тучей, и даже здесь, в темном дворе, Оланна чуяла тяжелый запах дешевого местного джина, который шлейфом тянулся за Оденигбо. В Нсукке спиртное — золотистый, изысканный бренди — обостряло его ум, очищало мысли, придавало уверенности, так что он, сидя в гостиной, говорил без умолку, и все не отрываясь слушали. Здесь же пьянство погружало
