Оланна хотела что-нибудь сказать на прощанье, но не нашла нужных слов и лишь погладила ее по плечу. Оденигбо и Матушка, остановившись у бака с водой, что-то обсуждали так долго, что на Оланну набросились москиты. Она села в машину и посигналила.
— Прости. — Оденигбо завел мотор. О чем он говорил с матерью, Оланна узнала только через час, когда въехали в ворота университетского городка.
— Мама не хочет оставлять у себя ребенка.
Оланна знала причину:
— Она мечтала о мальчике.
— Да, — кивнул Оденигбо и опустил окно. Оланне доставляла странное удовольствие покорность, что он напустил на себя с тех пор, как Амала родила.
— Мы решили, что девочка останется у родственников Амалы. На будущей неделе я съезжу к ним в Аббу, и мы обсудим…
— Девочка останется у нас. — Оланна сама удивилась, как четко выразила свое желание и как созвучно оно было ее душе. Точно она хотела этого с самого начала.
Оденигбо так резко сбавил скорость, что едва не заглох двигатель.
— Для меня превыше всего наша любовь, нкем, — сказал он тихо. — Мы должны принять верное решение.
— Ты о нас не думал, когда делал ей ребенка, — вырвалось у Оланны, но она тут же устыдилась злобы в собственном голосе.
Оденигбо завел машину в гараж. Он выглядел усталым.
— Давай еще подумаем.
— Пусть остается у нас, — сказала Оланна твердо.
Ей под силу вырастить ребенка, его ребенка. Надо купить книги о воспитании, найти кормилицу, обставить детскую. Ночью Оланна беспокойно ворочалась с боку на бок. Она испытывала к малышке вовсе не жалость: когда она держала этот теплый комочек, то словно прозрела и поняла, что им суждено быть вместе. Мать не разделяла ее чувств. На другой день, когда Оланна сообщила ей по телефону о своем решении, та отвечала мрачным, скорбным тоном, будто в доме покойник.
— Нне, у тебя самой рано или поздно появится ребенок. Зачем тебе младенец, которого Оденигбо сделал этой деревенщине? Воспитание ребенка — дело серьезное. Поверь, девочка моя, не стоит тебе сейчас взваливать это на себя.
Оланна застыла с трубкой в руке, разглядывая букет на столе. Один цветок завял; странно, что Угву не убрал. В словах матери была доля правды, но именно таким Оланна всегда представляла их с Оденигбо будущего ребенка: густые кудряшки, широко расставленные глаза, розовый ротик.
— Ее родня от тебя просто так не отступится, — продолжала мать. — Да и сама эта девка наделает тебе неприятностей.
— Ей не нужен ребенок.
— Ну так оставь ребенка ее родне. Предложи помощь, но девочка пусть остается у них.
Оланна вздохнула:
— Поняла. Еще подумаю.
Оланна повесила трубку, снова подняла и назвала телефонистке номер Кайнене в Порт- Харкорте.
— Очень благородно, — одобрила Кайнене, выслушав Оланну.
— При чем тут благородство?
— Ты удочеришь ее официально?
— Думаю, да.
— Что ты ей скажешь?
— Что я скажу?
— Да, когда подрастет.
— Правду: что ее мать — Амала. Пусть называет меня мамой Оланной, и если когда-нибудь Амала надумает вернуться, то будет просто мамой.
— Хочешь угодить своему бунтарю?
— Ничего подобного.
— Ты вечно стараешься всем угодить.
— Это не ради него. Это вообще не он придумал.
— Тогда зачем?
— Она такая крохотная, такая беспомощная. И сразу стала мне как родная.
Кайнене долго не отвечала. Оланна теребила провод телефона.
— По-моему, очень смелое решение, — раздалось в трубке.
И хотя Оланна прекрасно услышала сестру, но переспросила:
— Что?
— Говорю, очень смелый поступок.
Оланна откинулась в кресле. Одобрение Кайнене — а оно было ей в новинку — окрылило ее, придало веры в себя, стало добрым знаком. В этот миг она решилась окончательно. Она возьмет ребенка в семью.
— Приедешь на крестины? — спросила Оланна.
— Я ни разу еще не была в вашей пыльной дыре, так что могу приехать.
Оланна, улыбаясь, повесила трубку.
Матушка принесла девочку, завернутую в коричневый платок, насквозь провонявший огири,[76] устроилась с ней в гостиной и ждала, пока не вышла Оланна.
—
Проводив ее, Угву пригляделся к малышке, и на лице его мелькнула тень тревоги.
— Матушка говорит, девочка похожа на ее мать. В нее вселилась душа ее матери.
— Мало ли кто на кого похож, Угву, это не значит, что души переселяются.
— Но ведь так оно и есть, мэм. Все мы после смерти вернемся на землю.
Оланна отмахнулась.
— Немедленно выкинь этот платок в помойку. Ну и вонь от него!
Девочка плакала. Оланна успокоила ее, искупала в ванночке и, глянув на часы, заволновалась, что кормилица — дородная женщина, которую нашла тетушка Угву, — может опоздать. Когда кормилица появилась и малышка, наевшись, уснула в люльке рядом с их большой кроватью, Оланна и Оденигбо склонились над спящим младенцем. Казалось, кожа ее, теплого коричневого оттенка, светится изнутри.
— Волосы густые, как у тебя, — прошептала Оланна.
— Будешь смотреть на нее и ненавидеть меня.
Оланна пожала плечами. Пусть не думает, будто она пошла на это ради него, сделала ему одолжение. Она поступила так для себя самой.
— Угву говорит, твоя мать ходила к дибии. Угву думает, ты переспал с Амалой из-за того, что тебя одурманили зельем.
Оденигбо помолчал.
— Иного объяснения он, пожалуй, не понял бы.
— Если бы всему виной было зелье, то родился бы желанный мальчик, ведь так? — продолжала Оланна. — Никакой логики.
— Точно так же нелогично верить в невидимого христианского Бога.
Оланна привыкла к беззлобным шуткам Оденигбо над ее «светской» верой и в другое время ответила бы, что не знает, верит ли в невидимого христианского Бога. Но теперь, когда в кроватке лежало беспомощное создание, настолько зависимое от других, что само его существование казалось милостью свыше, все стало иначе.
— Я верю, — сказала Оланна. — Верю в милосердного Бога.
