Maistre 1837, р. 124—125 (9-me entretien).
[1]
Hieran, ер. XXII, 30.
[2]
Petrarca 1906, р. 79.
[3]
Daniel 1862, р. 266:
Ad Maronis mausoleum Ductus, fudit super eum Piae rorem lacrimae;
Quern te, inquit, reddidissem,
Si te vivum invenissem,
Poetarum maxime!
[4]
Иная точка зрения — у A. X. Горфункеля (Горфункелъ 1977, с. 72): «Подобная “христианизация” языческого мыслителя означала высшую меру оправдания. Данте избавил античных поэтов и мудрецов от адских мучений. Петрарка готов включить их в свой “пантеон”». «Пантеон» — в данном контексте слишком сильное слово: сказать, что если бы языческий мудрец ознакомился с христианством, он признал бы его превосходство над своей мудростью, — не совсем то, что поставить его мудрость наравне с христианством или хотя бы в один ряд с ним. Но самый важный практический вопрос при выяснении историко-культурной специфики Петрарки как человека Ренессанса сравнительно с его средневековыми предшественниками — это вопрос о том, как выглядит данное место на фоне аналогичных мест христианской литературы предыдущих эпох. К сожалению, в талантливой книге A. X. Горфункеля он даже не ставится: отсчет ведется прямо от Данте.
[5]
Lagarde ed. 1881.
[6]
Hieran, ер. LIV, 7.
[7]
August, ep. CLXTV, 4.
[8]
Lact. Inst, dlv., IV, 24.
[9]
Tert. De anima, 20.
[10]
Barlowed. 1938.
[11]
Hieran. De viris illustr., 12.
[12]
Лосев 1930, с. 804: «Платонизм есть философия монашества и старчества. Монашество и старчество — диалектически необходимый момент в платоновском понимании социального бытия».
[13]
Например, в своем учении о брачной верности, требуемой не только от женщины, но и от мужчины, и притом таким образом, что знать в своей жизни только одну женщину, — для него не просто долг, но счастье (Cato iunior, 7, 3).
