комбинации, на всю эту операцию «Прогулка». Но менять что-нибудь было уже поздно. Тогда я надеялся получить пленку в свои руки быстрее, чем это произошло на самом деле. Так или иначе, но в 1979 году Курагин доставил обе кассеты в Германию. В Баден-Бадене он положил их в абонементный ящик местного банка. Теперь нужно забрать пленку из Базеля, и тогда в моем распоряжении будет весь материал. Все очень просто.

— Просто? И это ты называешь просто? Ты всегда предпочитал идти странным и запутанным путем. Я понял только одно, что другие хотят заполучить то, что ты прячешь в Баден-Бадене, а ты хочешь получить пленку из Базеля. Это действительно просто. Так в чем проблема?

— Проблема в том, что мы имеем дело с умным противником, а мое положение здесь становится день ото дня все более зыбким Мы должны действовать быстро и с большой осторожностью.

— Надеюсь, на этот раз обойдется без неприятных неожиданностей?

— Что ты имеешь в виду?

— Во время нашего последнего разговора в июне ты изобразил все так, будто речь идет о микропленке и только о ней; во-вторых, ты полагал, что она у Бринэма; а в-третьих, ты изобразил Бринэма как основного заправилу. Потом выясняется, что Бринэм всего лишь мелкая сошка, кассеты с микропленкой у него нет, но зато есть ключ, и главной неприятной неожиданностью явился этот Готтлиб Майер. Интересно — что на этот раз будет соответствовать действительности?

Тальков рассмеялся, отошел от окна и снова сел за письменный стол.

— Ну ладно! Ты прав. Относительно Бринэма я действительно ошибся. А факты я трактовал так, как они мне тогда представлялись. Но на этот раз можешь быть уверен — неожиданностей не будет.

Едва Тальков произнес последние слова, как дверь открылась и вошел Гурбаткин. Он положил на стол папку и так же тихо исчез, как и появился. Тальков открыл папку и стал внимательно читать лежащий в ней документ. Потом молча протянул его Хофманну. Тот, пробежав его глазами, вернул листок Талькову.

— Вот тебе и пожалуйста! «ФАЙЕРФЛАЙ» — этакое поэтическое имечко. Но кто это, наш осведомитель не знает. Может быть, просто обыкновенный шпик?

— У меня уже несколько лет есть свой человек в ЦРУ. Нет, информация абсолютно надежная. Но сейчас поздно ломать голову, кто такой «ФАЙЕРФЛАЙ». По крайней мере, мы знаем, что у нас не один противник.

— Но ведь ты только что говорил, что мы контролируем ситуацию!

— Да, контролируем. Не паникуй. Этот агент, по-видимому, должен всего лишь вести наблюдение. Никакой опасности с этой стороны не должно быть.

— Мне бы твой оптимизм!

— То, что ты называешь оптимизмом, это мужество отчаяния. Мы должны прорваться — другого выхода у нас нет. Все должно быть, как в июне.

— А «хвост» от Сементова тоже?

— Нет, «хвоста» на этот раз не будет. Черненко не захотел в связи со смертью Бридла принимать какие-либо меры по отношению к своему другу, но дал мне слово, что во время проведения моей следующей операции на благо Родины и партии Сементов воздержится от каких-либо действий. Если же он все-таки приставит кого-нибудь, тот будет незамедлительно ликвидирован.

— Остается только пожелать себе удачи. Когда выезжать?

— В начале октября. Подробности завтра. Я иду сегодня обедать с Ядвигой в «Центральную». Хочешь, пойдем вместе?

Хофманн кивнул. Вид у него был отсутствующий.

— Это гостиница в доме №10 по улице Горького? Несчастливый адрес!

— Все в прошлом, мой дорогой. Тебе надо избавляться от суеверий. Ты напоминаешь мне нашу матушку — та тоже вечно чего-то боялась и предчувствовала.

— Может быть, но я с ней незнаком. А обедать пойду.

Хофманн встал, кивнул Талькову и вышел. Тальков задумчиво посмотрел ему вслед, потом снял трубку красного телефонного аппарата без номеронаборного диска.

Кофе был все еще слишком горячим. Винсент Браун поставил пластмассовый стаканчик на салфетку и посмотрел в окно. За ним расстилался великолепный ландшафт. Местами был виден сверкающий на солнце Рейн. Винсент поехал поездом не только потому, что этот вид путешествия ему нравился больше; долгая поездка через Дувр — Остенде с пересадкой на Базель давала ему время подумать, подумать о себе, своем положении, своем браке и, прежде всего, о Жанетт. Эти мысли и планы так сильно занимали его, что он даже не мог читать. Просто пролистывал книгу «Музыка для хамелеона», взятую с собой в дорогу. Когда 25 августа умер Трумэн Капоте, Винсент решил взять с собой книгу этого эксцентричного, одаренного писателя, чтобы в поездке еще раз ее прочитать. Он уже читал его рассказы, но смерть писателя его так взволновала, что он при сборах сунул книгу в свою дорожную сумку. Не оставила его равнодушным и смерть Ричарда Бертона, умершего 5 августа. Не потому, что он лично был знаком с этими людьми, просто их смерть явилась для него плохим предзнаменованием. Может быть, еще и потому, что в начале августа умерла Марджи, жена брата. Конечно, врачи еще в июне нашли у нее рак груди, но никому и в голову не могло прийти, что все закончится так быстро, что она так плоха. Брат сильно изменился. Посторонние вряд ли заметили это, но Винсент чувствовал, что Эдвард внутренне сломался. Из-за неприятностей по службе он собирался еще в этом году подать в отставку. Этот год так неплохо начался, а сейчас на душе черно, словно в предчувствии большой беды. Винсент попытался отогнать эти черные мысли. Но на фоне их — вновь и вновь — возникал образ Жанетт.

Встречаясь с женщинами, Винсент сразу же обращал внимание не только на фигуру, но и на рисунок лица, рта, прежде всего на то, как эти лицо, рот изменялись во время улыбки, смеха. Смех женщины мог покорить его. Искренние глаза, улыбка обезоруживали. Восемь лет назад он познакомился с Жанетт у ее брата Пьера. Его словно громом поразило, когда двадцатидвухлетняя девушка поздоровалась с ним и улыбнулась. Это была улыбка, в одно мгновение затмившая всех женщин, хоть что-то для него значивших, включая его жену Патрицию. Он сам поразился такому мощному чувству: у него холодело в желудке, когда он оставался с ней наедине, он влюбился, как школьник. Винсент пытался избавиться от этого чувства, как от настроения, слабости, каприза мужчины средних лет; потом, поняв бессмысленность своих судорожных усилий, надеялся скрыть свои чувства, но понял, что Жанетт видит его насквозь. Знал ли брат о его чувствах — Бог знает. Но жена — и в этом он был уверен — ничего не подозревала. Совместный отпуск с Жанетт шесть лет назад совпал по времени с периодом, когда жена захотела на время разъехаться. Она не знала, что в Бретань он поехал не один, а с Жанетт. Потом Патриция, к сожалению, решила вернуться, а у него тогда не хватило ни сил, ни мужества, чтобы подвести черту под браком, который для него таковым уже не являлся. С другой стороны, он был уверен, что с Жанетт у него не может быть общего будущего — по крайней мере, тогда он считал так. И еще — он не был уверен, питает ли Жанетт к нему ответные чувства. Как это ни парадоксально, он даже не мог сказать уверенно — любит ли она его или считает просто хорошим другом? Да, они были близки, любили друг друга страстно, ненасытно, но Винсент не был уверен — останется ли она с ним навсегда, если он ей предложит? Он боялся ее ответа и никогда не касался этой темы. После стольких лет, в течение которых они постоянно встречались, хотя и не так часто, как хотелось бы, он решил выяснить отношения. Он хотел спросить ее, выйдет ли она за него замуж, если он расстанется с Патрицией? Он просто должен это сделать, потому что дальше так жить нельзя. С Жанетт он не виделся год. Они переписывались, но вопросы, которые больше всего его волновали, он не мог доверить бумаге. Может быть, это был страх получить отказ, боязнь того, что она оттолкнет его назад к жене, к браку, который он не мог больше выносить, и единственной альтернативой этому браку была она. Он боялся узнать, что у нее есть другой мужчина, что она чувствует какие-то обязательства по отношению к нему. Вопрос о знакомых мужчинах, а у Жанетт, несомненно, их было много, никогда не обсуждался, не говоря уже о характере этих отношений с ними. Раньше он полагал, что она слишком молода для него, что молодая девушка не должна связывать свою жизнь с мужчиной старше ее на тринадцать лет. Теперь он