Отца вырастила бабушка. Но, вопреки всякому здравому смыслу и логике, она вырастила его убежденным коммунистом, не позволив себе ни разу усомниться в недостатках той системы, которая убила ее мужа.

Это было одним из тех противоречий непостижимой для многих западных журналистов системы советского воспитания. Даже потеряв своего мужа, незаконно репрессированного в застенках ежовских тюрем, оставшаяся в тридцать с небольшим вдовой с двумя детьми, женщина продолжала верить в саму систему, в ее ценности, истово полагая, что судьба ее мужа – лишь досадный сбой в функционировании этой системы.

Много лет спустя их внуки назовут это фанатизмом и отсутствием здравого смысла, оправдывая своих близких недостатком информации, незнанием реального положения дел и основных постулатов системы. Но все это совсем не так. Среди тех, кто верил в идеалы, провозглашенные в октябре семнадцатого, были и знающие люди, и обладающие в полной мере информацией. Но они продолжали верить, не давая возможности хоть малейшим сомнениям поколебать их убежденность. Именно эти люди шли по тонкому льду Кронштадта, подавляя мятеж восставших матросов. Именно они горели в паровозных топках и гибли в песках от пуль басмачей. Именно они потом, в сороковые, приняли на себя весь страшный удар чудовищной военной машины агрессора, выстояли и победили. Именно они восстановили народное хозяйство страны. Именно они, поверив политическому руководству страны, отправлялись на БАМ, на строительство КамАЗа, в Афганистан. Людям всегда нужны идеалы, без которых жизнь становится пресной и скучной. Во имя этих пусть не всегда верно понимаемых идеалов они отдавали свои жизни и свои судьбы. Так был воспитан отец Виктораса, так был воспитан сам Викторас, ставший членом партии уже в двадцать три года.

В начале восемьдесят восьмого Викторас был легко ранен в руку, когда, заслоняя приехавшего генерала, он сумел уберечь его от пули снайпера. Викторас был представлен к награде, его отправили лечиться в тогда еще далекий тыловой Душанбе.

Асанов, успевший полюбить молодого офицера, дал ему блестящую характеристику. Позже он узнал, что Викторас был представлен к ордену, но где-то наверху решили, что вполне достаточно будет медали, которой и наградили старшего лейтенанта. А затем начались прибалтийские события.

В разведке Комитета государственной безопасности не любили прибалтов и не доверяли им. И хотя саму революцию дважды спасали латышские стрелки, тем не менее в системе КГБ и в ее институтах литовцев почти не было. В разведке Министерства обороны, в ГРУ они иногда встречались. Моргунас, который был представлен к званию капитана, так и не получил очередного повышения по службе. А позже ему отказали и в новой звездочке. К тому времени сепаратизм литовских властей стал почти нормой для страны, а движение за независимость возглавил лидер коммунистов Бразаускас.

В апреле восемьдесят девятого в Грузии пролилась первая кровь. Стало ясно, что следующая на очереди – Литва. Воспитанный на преданности идеалам интернационализма и коммунизма, старший лейтенант Викторас Моргунас не мог и не хотел понимать, почему Литва должна отделяться от единой страны, его страны, в которой он вырос.

И тогда он подал рапорт, чтобы быть ближе к своим, к своему народу, остаться со своей семьей – отцом, матерью, сестрой. Начальство удовлетворило его просьбу подозрительно быстро, словно ждали, когда он подаст подобный рапорт. В конце восемьдесят девятого ему присвоили звание капитана уже в военкомате Литовской республики, куда он был откомандирован. Жизнь теряла всякий смысл.

В январе девяностого кровь пролилась на этот раз в Баку. Сотни убитых, раздавленных танками людей, противостояние между народом и армией еще раз продемонстрировали, каким может быть «литовский путь» освобождения из империи. Капитана Моргунаса к тому времени взяли работать в отделение Литовского КГБ, людей катастрофически не хватало, некоторые начали уходить с работы, другие выходили из партии. И хотя в самом КГБ таких случаев не было, но все труднее становилось пополнять свои ряды «славных продолжателей дела Дзержинского».

Через два месяца на выборах победили националисты. Их лидер – бывший музыкант, решивший сыграть на популизме, напоминал чертика из табакерки, словно внезапно выскочившего при открытии ящика гласности, чтобы напугать всех присутствующих. К тому времени Горбачев стремительно терял свой авторитет, все сильнее приближая огромную страну к невиданной трагедии.

Моргунас, искренне полагавший, что распад Советского Союза станет трагедией для его народа, был одним из немногих литовцев, не принимающих философию чертиков из табакерки. Но ничего остановить уже было нельзя. Они работали в те дни сутками, отлично зная, кто именно из новых популистов является агентом КГБ или стукачом МВД. Позже, когда выяснится, что среди них были самые выдающиеся деятели прибалтийских чертиков, наступит шок отрезвления. Внезапно выяснится, что очень многие лидеры популистских фронтов, ставшие позднее премьерами и министрами иностранных дел, были в свое время штатными стукачами того самого КГБ, против засилия которого они боролись так неистово и страстно.

Но ситуация в стране становилась все более бесконтрольной. Наконец в январе девяносто первого пролилась кровь и в самой Литве.

Потрясенные пролитой кровью тысячи литовцев бросали свои партийные билеты, уничтожали советские паспорта, отказывая империи в праве на существование. Уже тогда стало ясно, что Литва ушла. И ее не вернуть обратно никакими танками. Моргунас не бросил в те дни своего партбилета. Слишком сильной оказалась инерция воспитания, полученные в детстве убеждения и идеалы. А потом был август девяносто первого года.

Тысячи людей, среди которых был и Викторас Моргунас, услышав утренние новости девятнадцатого августа, поверили наконец, что страна возрождается, что еще возможно спасение империи, пусть ценой репрессий, пусть ценой временного отступления. Слишком памятен был характерный пример Польши, где Ярузельский удержал страну от катастрофы. Но оказалось, что стареют не только идеалы. Система, столько лет подавлявшая инакомыслие, система, требовавшая безусловного подчинения и соблюдения правил игры, система, при которой чаще всего талантливые и умные люди оказались вне политики, а проходимцы и карьеристы делали себе карьеру. Система, осуществлявшая отбор на генетическом уровне, при которой нужно было доказывать никчемность своих хромосом и ничтожность своих родителей для успешного продвижения наверх. Эта система оказалась не в состоянии дать стране в решающий момент своего Ярузельского или своего Пиночета. Вместо трагедии получился фарс. Вся страна и весь мир увидели в перерывах между «танцующими лебедями» трясущиеся руки вице-президента. Это был крах, конец всей системы, так долго служившей каркасом империи.

Горбачев вернулся из Фороса национальным героем, но его дни уже были сочтены. Ельцин тыкал ему в бумаги, чувствуя себя победителем и освободителем президента. Под нажимом своего оппонента Горбачев объявил о запрещении Коммунистической партии Советского Союза. А еще через несколько дней была признана независимость Литвы, Латвии и Эстонии.

Моргунас еще застал тот день, когда в их учреждение ворвались маленькие чертики из табакерки, радуясь, что наконец смогут стать самостоятельными фигурами в этом клоунском балагане. Он видел, как срочно уничтожались дела видных деятелей правящей партии, как сжигались компрометирующие материалы, как изгонялись офицеры, вся вина которых состояла в том, что они честно служили своей стране, представляя ее от Балтики до Тихого океана.

Он не мог принять эти перемены. Первые два месяца он ходил, как помешанный, пытаясь осознать происходящее. Но иррациональность ситуации давила на него, общая эйфория чертиков действовала на нервы, а торжествующий музыкант, дирижировавший уже целым народом, вызывал ужас и разочарование.

Вскоре выяснилось, что Моргунас не может никуда устроиться на работу. Его принадлежность к организациям, печально известным своими репрессиями и преследованиями, сделала из него безработного. В тридцать лет он стал никому не нужен в своей стране, в своей Литве.

К тому времени потерял свое былое значение и всемирно известный театр в Паневежисе, когда умер режиссер, сошли со сцены многие актеры, и театр превратился в заурядный провинциальный театр времен Литовской республики.

Еще через два месяца Моргунаса стали называть оккупантом, прислужником русских, кровавым палачом афганского народа. Он, честно и преданно служивший своей стране, проливавший кровь во имя ее идеалов, оказался вдруг предателем и наймитом для одной сотой ее части, в той местности, где жили