Недолго оставалось великому полководцу жить на земле после швейцарского похода. Но эти последние полгода он, сделавшись личностью уже легендарной, находился как бы в фокусе всеобщего внимания, восхищения и поклонения. В продолжение всего похода в далекой России затаив дыхание ожидали сведений о разыгравшейся кровавой драме. Только в 20-х числах октября в Петербурге получили известия об исходе кампании. «Да спасет вас Господь Бог за спасение славы государя и русского войска, — писал Суворову Ростопчин, — до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры». 28 октября 1799 года Павел I пожаловал полководцу звание генералиссимуса всех Российских войск. «Ставя вас на высшую степень почестей, — отмечал император, — уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков». До этого в России было лишь два генералиссимуса: с 1727 года Меншиков и с 1740-го муж императрицы Анны Леопольдовны Антон-Ульрих. Но в отличие от них Суворов заслужил свое звание не положением, а боевыми подвигами и трудами.

— Другому этой награды было бы много, Суворову мало: ему быть ангелом! — сказал Павел Ростопчину.

Император решает воздвигнуть в Петербурге прижизненный памятник Суворову, подобно тому, как Римский сенат постановлял ставить статуи великим мужам. В те времена в невской столице был всего лишь один памятник — поставленный Екатериной II в 1782 году монумент Петру Первому.

Увы, стать любимцем русского императора оказалось еще опаснее, чем пребывать у него в немилости.

Русский полководец еще мечтал продолжить войну, вынашивал новые планы: «Вернее было бы отдать Швейцарию эрцгерцогу на руки… Россиян же обратить на Италию, где знакомой там Бонапарте оказаться может. Я все настою на пиамонтскую армию, на экспедицию чрез Дофине. Депот в Турине готов; а ежели что Тугут утащил, то пришлет назад».

Русские военные историки не раз высказывали предположения о том, какова была бы судьба Италии, останься там Суворов, так жаждавший встречи с Бонапартом. Они отмечали, что трудно сравнивать почти независимого Бонапарта (а впоследствии самовластного Наполеона) с подневольным главнокомандующим. Однако по широте взгляда и остроте ума, по силе железной воли Суворов, конечно, не уступал французскому полководцу, а по глубине образования, знанию военной истории, ясности суждений, насколько это видно из письменных источников, был наравне с Наполеоном, в некоторых случаях даже превосходя его.

Мечтая сразиться с Бонапартом, Суворов не мог спокойно видеть австрийцев и разговаривать с ними. На приеме, устроенном в городе Линдау, он сказал присланному к нему эрцгерцогом Карлом генералу фон Коларедо:

— Вы мне привезли приказание от эрцгерцога. В Вене я у его ног, но здесь совсем другое, и получаю я приказания только от моего государя!

После этого Суворов стал обходить русских генералов и офицеров. Отличившихся в швейцарском походе он хвалил, с некоторыми целовался, а одному генералу из корпуса Римского-Корсакова порекомендовал после цюрихского поражения подать в отставку. Несчастный Римский-Корсаков, находившийся тут же, не дождавшись разноса, потихоньку удалился.

— Вы видели, господа! — обратился ко всем присутствующим русский главнокомандующий. — Корсаков ушел, хотя ни он мне, ни я ему не сказали ни слова. Он более несчастлив, чем виновен. Пятьдесят тысяч австрийцев шагу не сделали, чтоб его поддержать, — вот где виновные. Они хотели его погубить, они думали погубить и меня, но Суворов на них…!

Употребив крепкое слово, солдат-полководец повернулся к австрийскому генералу:

— Скажите эрцгерцогу, что он ответит перед Богом за кровь, пролитую под Цюрихом!

Дело дошло уже, таким образом, до попреков и даже оскорблений. Впрочем, Суворов здесь лишь разделял общее негодование. Что можно было сказать о русско-австрийском союзе, если 15 ноября Ростопчин получил повеление Павла I: «Когда придет официальная нота о требованиях двора венского, то отвечать, что это есть галиматья и бредни».

В тот же день, 15 ноября, русские войска, несмотря на все просьбы и требования императора Франца, выступили из Аугсбурга в Россию. Замыслив против Франции что-то наподобие крестового похода, Павел теперь ясно сознавал, что только он один бескорыстно действовал во имя идеи, в то время как остальные союзники эксплуатировали ее для собственной выгоды.

Хотя сам Суворов неотвязно мучился из-за неполного успеха итальянской кампании и неудачи кампании швейцарской, современники видели в нем победителя и триумфатора: в городах Германии и Чехии его встречали с музыкой, хоры исполняли кантаты в его честь, девушки подносили лавровые венки. Один из очевидцев, шведский генерал Армфельд, так описал появление русского генералиссимуса на спектакле в Праге:

«Театр был иллюминован, за билеты платили тройную цену. Когда Суворов появился в ложе эрцгерцога Карла, театр разразился громом рукоплесканий, криками „Ура! Виват Суворов!“, и вообще публику охватил необычайный энтузиазм. Когда прошел пролог, написанный в его честь, приветствия повторились так же шумно. Суворов, одетый в австрийский фельдмаршальский мундир и во всех орденах, отвечал кликом „Да здравствует Франц!“ и несколько раз пытался остановить превознесение своего имени, но без успеха,