И в ожидании, пока меня спасут, принялась кидать сверху в собак мелкие камешки и кусочки раствора, которые удавалось выковырять из швов кладки.

Я всё надеялась услышать, как черные собаки будут огрызаться.

— Душа моя, ты почему псов дразнишь? — раздался голос снизу.

Профессор, держа в руках лестницу, стоял под стеной с внутренней стороны ограды и смотрел на меня снизу вверх крайне неодобрительно.

— Я им мстю за то, что они меня сюда загнали, — обстоятельно объяснила я начальству причины своего поведения.

— Спускайся быстрее, — вздохнув, попросил Профессор и приставил лестницу. — И ради Сестры- Хозяйки, не шуми.

Плюнув напоследок на макушки собакам, я спустилась во двор.

И огляделась.

Сплошные склады, навесы и сараи. Странные деревянные решетчатые башни. Такие же чёрные собаки на цепях. А цепи прикреплены к проволокам, натянутым вдоль складов.

Резко пахло, — на это я обратила внимание еще на стене. Пахло рыбой. Слегка протухшей, чего уж скрывать.

— А почему эти собаки, которые меня на стену загнали, не лают? — спросила я у Профессора с нескрываемой претензией в голосе, пока он не начал читать мне мораль.

— Милая моя, они не лаять приучены, а убивать молча, — сухо сказал Профессор. — Тебе мало того, что ты и так Хвостом Коровы приговорена к смерти? Подразнить ее лишний раз захотела? Здесь ночью посторонним находиться нельзя.

— Надо было сразу так и объяснить, — огрызнулась я. — По-человечески. А то «нельзя ходить по Отстойнику после темноты, опасно, то да сё…», а почему нельзя — никто не скажет.

— А почему бы на слово не поверить? — поинтересовался Профессор. — Раз знающие люди говорят «нельзя».

— Я подумаю над этим, — пообещала я.

— Да уж, сделай милость, — попросил Профессор.

— А вы почему здесь, а не на дне рождения кучеровой жены?

— А мы все здесь, — Профессор прислонил лестницу к стене и открыл какую-то дверь. — Праздник давно кончился. Наш уважаемый кучер перебрал слёзки за здоровье супруги и спит, виновница торжества с ворчаньем моет посуду.

Мы оказались в каретном сарае, где стоял наш экипаж. Лошади жевали овес из мешков, подвешенных к их мордам. А около экипажа сидел на мешке с сеном и ремонтировал заслонки потайного фонаря Лёд.

— И луковый суп с луковым пирогом она не подавала… — мрачно сказала я.

— Какой суп? — удивился Профессор. — Там был окорок и рыба. Фаршированная.

— Я о том и говорю.

— Посиди здесь вместе с Льдом, — сказал Профессор. — На сегодня ты уже отличилась.

— А почему я должна здесь сидеть?

— Опять почему? — нахмурился Профессор. — Потому что так надо.

Я обиженно забралась в экипаж и хлопнула дверцей.

Профессор ушёл.

Убедившись, что он уже во дворе, я открыла шторки, высунулась в окно экипажа и принялась за обработку Льда.

— А это где мы?

Лёд попытался отмолчаться.

Я пригрозила:

— Ты лучше добром скажи, не то плешь проем раньше законной жены!

— Ты отобьёшь охоту и к законным, и к незаконным женам, — попытался вывернуться Лёд.

— Здесь наша соль, да? — не унималась я.

— Да, — коротко ответил Лёд, надеясь, что я отстану.

Как бы не так.

— А почему мы здесь её храним?

— Потому что здесь она не вызовет подозрений.

— А почему здесь она не вызовет подозрений? — тотчас уцепилась я.

— Потому что здесь рыбу обрабатывают. А как же солить рыбу без соли?

— А башни для чего?

— Какие башни? — не понял Лёд.

— Ну, эти, дырявые как решето.

— А-а, вон ты про что, в них рыбу вялят, — объяснил Лёд. — Ты, вообще-то, откуда здесь взялась?

— Меня собаки на ограду загнали, — отмахнулась я, не собираясь подробно отвечать на вопросы до тех пор, пока не получу ответы на свои. — А почему ночью по Отстойнику собаки бегают?

— Днем в Отстойнике правит Гора, — Лёд наладил заслонки и зажег фонарь, проверяя его. — А ночью хозяева этих складов и товаров, что здесь лежат. И караванов, что идут с товарами по кирпичным дорожкам, врезанным в мостовую. И по негласному уговору, нос в чужие дела никто не сует. А для особо непонятливых собак выпускают.

— И что, правда, они грызут насмерть? — поинтересовалась я небрежно.

— Не знаю, — пожал плечами Лёд. — Никто ведь не ходит. Давно уже никто не ходит. Потому и не грызут.

— А как же ночные кабачки у рынка и под Горой? — не поверила я.

— Собаки в ту часть городка не бегают. Их задача здесь посторонних не пускать.

— А не посторонних?

— А не посторонних они знают.

Лёд открыл заслонки, — узкий яркий луч вырвался из фонаря. Закрыл их, — луч исчез.

— Нормально.

— А почему мы сегодня здесь? — задала я, наконец, самый интересующий меня вопрос.

— Много будешь знать, — плохо будешь спать, — проворчал Лёд. — Тебя вообще здесь быть не должно.

— Но я тут! — отрезала я. — Значит, колись. Что у знахарки узнал?

— Массу интересного…

— Что, сегодня здесь гореть должно? Наша соль?

— Соль не горит! — фыркнул Лёд.

— Тогда почему мы здесь? Зачем Граду арбалет? Зачем тебе фонарь?

— Великий Медбрат!!! — взмолился Лёд. — Спустись, забери её подальше, можешь вместе с экипажем.

— Какой ты добрый! Казёнными экипажами так разбрасываться… Почему тот, кто жёг лавочки, на склады переключился? Лучше скажи, не то хуже будет!!!

— Потому что лавочки — это мелочь. Они уже все платят, так напуганы, чего их жечь. А крупные дела ведутся здесь. И основные деньги Отстойника крутятся здесь. А тот, кто заклинание спёр, видно, молодой ещё, да наглый. Ему сразу много надо, — объяснил «старый» Лёд, которой был старше меня на год, от силы на два.

— А кто он?

— А я знаю? — пожал плечами Лёд. — Если сведения верны, сегодня мы это и выясним. Зацепки есть.

Как обычно водится, на самом интересном месте Лёд замолчал и вместе с налаженным фонарем слинял на улицу, погасив «на всякий случай» и тот, что висел под балкой, давая какой-никакой, а свет.

— Ты спи, — попросил он.

— Угу, вот так и лягу! — зевнув, пробурчала я ему вслед, а потом подумала, что будет забавно, если подожгут именно каретный сарай.