— При рождении крещены католиками, а потом...

 — Ясно, — прервал его эсэсовец, — юнгфольк, гитлерюгенд... И Я не верю в бога, но верю в предначертания судьбы. Должен сказать, вам чертовски везет! А везучие люди и другим счастье приносят!.. Можете идти. Хайль Гитлер!

   Отто Занднер, угрюмый и молчаливый, вел машину. Мягко падал пушистый снег, сквозь густую белую пелену смутно угадывался нескончаемый человеческий поток, жмущийся к обочине, освобождающий дорогу боевой технике, спешащей к фронту. Конные повозки с мебелью, чемоданами, мешками, коровами на коротких поводках тянулись в разношерстной толпе. Сгорбленные, измученные немцы тащили санки с домашним скарбом, по колени в снегу брели женщины с детьми, навьюченные жалкими узлами, еле переставляли ноги глубокие старики.

   В скорбное шествие беженцев «майбах» попал, едва выбрался из окруженной эсэсовской охраной ставки Гиммлера. Кое-где у дороги пылали огромные костры, и сотни людей тянули к огню озябшие руки, подсовывали замерзающих детей, распахивали одежду, жадно впитывая продрогшим телом живительное тепло.

 — Печальный исход великой Германии! — не выдержал Отто и сморщился как от зубной боли. — Ты не видел, Герберт, мальчишек, призванных спасти третий рейх?

 — Тонущий старается увлечь за собой и спасителя, чтоб не одному погибать, — отозвался Лисовский. — Военное счастье, Отто, переменчиво. Разве ты не видел таких исходов во Франции, Польше, России?

 — Ты говоришь как посторонний человек, — отчужденно покосился на него Занднер, — будто тебя радуют муки несчастных людей.

 — Я объективен и прошел через более жестокие испытания, чем эти беженцы. У нас с братом даже имена чужие. Погибнем, никто и знать не будет, где мы сложили свои головы.

 — Извини, Герберт, я не хотел тебя обидеть... Все мы виновны, наказаны жестоко, пытаемся раскаяться, но кому нужны запоздалые слезы, когда финита ля комедиа. Комедия окончена, — жестко повторил он, — а нас, жалких паяцев, дубинками со сцены не сгонишь.  — Нет нужды из одной крайности вдаваться в другую.  Скорцени не паникует, выход ищет, а нам его найти проще.  — Американцам в плен сдаться?!

 - Бороться! Бороться за будущее, которому сегодня грозит уничтожение.

 — Твоя мысль для меня непонятна. Сегодняшнее камнем висит на наших ногах, а ты...

   Сергей сперва прислушался к разговору, но вскоре устал от необходимости улавливать смысл чужих слов. Откинулся на спинку, сдвинул шторку на стекле. Люди на обочине похожи на снежных баб, плетутся из последних сил.

   На железнодорожном переезде долго пережидали,  пока  пройдет длинный товарный состав. Из густой пелены одна за другой выплывали открытые платформы, а на них повозки, лошади, беженцы. Как фантастические видения проносились мимо машины, призрачные силуэты людей и животных.

 — Трагический исход Германии! — угрюмо произнес Отто.    Посты и заставы жандармерии и эсэсовцев возникали чуть не на каждом километре. «Майбах» останавливали редко. Завидев караулку или полицейскую машину, Занднер притормаживал, чтобы проверяющие могли рассмотреть номерной знак на автомобиле, и проезжал мимо. Только однажды перед шлагбаумом им встретилась длинная колонна легковушек и грузовиков. Отто обочиной, чуть не завязнув в глубоком кювете, объехал машины и едва не подмял лимузином группу эсэсовцев. Они с проклятьем расступились, а один свирепо рванул дверцу:

 — Куда прешь, идиот! Предъяви документы!

   Отто отогнул лацкан, показал жетон службы безопасности. Эсэсовец отступил и ворчливо проговорил:

 — Извините! У нас черт знает что творится. За утро пятьдесят дезертиров задержали... Проезжайте!

   Отъехали. Занднер закурил и горько сказал:  —В немецкой армии — дезертиры?! Когда такое бывало?

 — В восемнадцатом году, Отто, перед революцией, когда свергли кайзера...

 — Ты считаешь, что и сейчас сложилась подобная обстановка?    Костя усмехнулся:

 — У кайзера не было национал-социалистской партии, гестапо, СС, СД... Да и крови тогда немцы меньше пролили...

 — Да, ты прав, мы по уши в крови, — согласился нехотя Занднер и угнетенно замолчал.

   Дымной гарью встретил их Берлин. На улицах нагромождены баррикады, свежим цементом выделяются новенькие доты, окна нижних этажей домов заложены кирпичом и превращены в бойницы. Проверка за проверкой, «майбах» всякий раз останавливают, требуют документы.

   Кругом развалины, тянет от них горько-полынным дымком. На стенах выгоревших каменных коробок зданий толстые ледяные наплывы. Безлюдно, мало машин, а на перекрестках жмутся на пронизывающем ветру полицейские-регулировщики.

 — Знаменитая немецкая пунктуальность! — сквозь зубы процедил Отто, лавируя между каменными завалами. — Если вы не возражаете, я до утра побуду с дочерью. Спасибо, я этого не забуду... Вас не приглашаю, некуда. В комнатушке живут четверо, я буду пятым. Если не устроитесь с ночлегом, приезжайте, потесним соседей. Жду в восемь утра...

   Как ни возражал Сергей, за руль сел Лисовский.

 — Пойми, — увещал он друга, — ты немой, прискребется полицейский, неприятностей не оберемся. Скорцени ведь запретил заезжать в Берлин.

 — Ладно, веди машину, — неохотно согласился Груздев. — Где нам на ночь притулиться?

 — А черт его знает! — полез в затылок Костя. — Может, в развалины загнать машину?

 — Окстись, милай!.. Не дай бог застукают с железными документами и роскошным лимузином! Ведь потом не оправдаемся...

 — А если Бахова навестим?

 — Жив ли дядя Саша? Еще на засаду нарвемся, тогда не сдобровать.

 — Мы сначала обстановку разведаем...

 — Найдешь?

 — По карте находил, попробую на местности сориентироваться.

 — Давай быстрей, я жрать хочу.

 — Открывай консервы... Эх, Отто забыл ящик!

 — Утром занесем, пусть родичей попитает. А рубать их сейчас несподручно, поди, заледенели в багажнике.

 — Тогда терпи.

   Долго плутали по улицам и переулкам, пока добрались до района, где жил Бахов. И здесь побывали бомбардировщики, оставив от кварталов груды развалин. Но мостовая и тротуары уже расчищены, лишь изредка попадали под колеса куски черепицы и обломки кирпичей. Костя проехал мимо знакомого дома, и сердца у парней упали. Ни дыма из трубы, ни огонька в окне, но дорожка чисто подметена. Довел машину до угла и притормозил на полпути к трамвайной остановке.

 — Подождем, — предложил он, — авось, появится Александр Mapдарьевич. Трудно машину в городе водить, аж взмокрел.

 — Еще движение небольшое, а то хуже бы пришлось. А с машиной у тебя ладно получается, освоил технику... Третий час, а похоже, вот-вот стемнеет.

   Сергей сидел неподвижно, не выпуская сигареты из губ, а Лисовский извертелся, сгорая от нетерпения и тревоги.  Наступит ночь, куда они подадутся? Редкие прохожие, поравнявшись  с  черным   «майбахом», ускоряли шаг, бросая на его пассажиров опасливые взгляды. Серую снежную пыль завихряла поземка, переметая булыжники мостовой.

 — Зря ждем, — расстроился Костя. — Время потеряем и на бобах останемся. Надо засветло где- нибудь с машиной устраиваться...

 — Не ланикуй, вон дядя Саша идет. Поравняется, позови!..

 — Господин полковник! — приоткрыл дверцу Лисовский. — Подойдите сюда.

   Бахов заметно вздрогнул, но мигом подобрался и будто ненароком осмотрел пустынную улицу. Не вынимая  рук из карманов, не спеша подошел.  — Чем могу  служить? — вгляделся и удивленно охнул. —