— Вот вы затронули тему любви, — слегка усмехнулась я. — Как раз она меня интересует…

— Что, парад любви? — живо засмеялся психиатр.

— Нет, я имею в виду отношение вашего пациента к сексу…

Собакин вздохнул.

— Понимаете, при таком заболевании остается, безусловно, физиологическая тяга, присутствует сексуальное желание. Но, извините за натурализм, осуществляется оно только в виде мастурбации.

— Почему? — удивилась я.

— Дело в том, что тот же Костя не понимает, каким образом данное желание осуществляют другие люди, мужчины.

— Но ведь общение с другими…

— Они могут рассказывать Косте похабные анекдоты, даже провести краткий курс сексуального ликбеза, — прервал меня Собакин, — он, может быть, и посмеется, но потом все равно пойдет в туалет, чтобы… Ну, сами понимаете.

— Значит, у Кости не могло быть сексуальных отношений?

— Нет! — категорически заявил Собакин. — Не могло!

— А если бы нашлась женщина, которая при всей его, скажем так, оригинальности решилась его соблазнить? — не сдавалась я.

Собакин задумался, но лишь на какое-то мгновение.

— Нет, невозможно! У Кости так были устроены мозги, что он испугался бы этого и убежал. Ну, как ребенок, которого пытаются совращать взрослые. В общем… — он снова поиграл пальцами, подбирая слова, — если, конечно, задаться целью его развратить… Но кто на это пойдет? Вы что, предполагаете, что такая женщина нашлась? В таком случае она — мой пациент!

— Если вы подразумеваете Дину, — подал со своего кресла голос психолог Пименов, — то мыслите в неверном направлении. Я хорошо знаю Дину и могу сказать, что при всей своей, скажем так, оригинальности на такое она пойти не могла. Как я понял из рассказа Петра, случай с Костей — клинический, и парой для Кости могла стать только ненормальная женщина. У Дины же было пограничное состояние, у нее не была нарушена критичность и много чего еще. Так что я не могу согласиться с вашими предположениями.

— Да, спасибо, я поняла, — задумчиво произнесла я.

Ясность вроде бы наступала. Хотя бы в одном. Но зато рушилась моя внезапно возникшая версия, правда, совершенно чудовищная. Еще более неправдоподобная, чем предыдущая, подразумевавшая просто интимную связь дурачка Кости с Диной.

А версия родилась после неожиданной находки оперативников. Вещи некоей клофелинщицы хранились у Кости — раз. Дружба его с Диной — два. В принципе достаточно для того, чтобы сделать такой вывод: что Дина и клофелинщица — одно и то же лицо. И если это принять, то, как ни странно, Костя Макарский — второе действующее лицо всей этой истории, человек, который наверняка знал о том, чем Дина занимается… Вещи-то у него нашли, тут уж не отопрешься!

Ко всему прочему, если принять мою версию, получается, что смерть их обоих логична — как смерть людей, занимавшихся одним и тем же темным делом и пострадавших именно из-за этого. Вдруг нашелся кто-то, кто решил отомстить?

Вот только в деталях полная путаница… Да и личность Константина Макарского, по утверждениям ученых мужей, сидевших сейчас передо мной, не тянула на роль организатора преступных махинаций. А если Дина… втянула дурачка в эти занятия? Но зачем? И какую он мог выполнять функцию? Ведь вот же, не кто- нибудь, а светило психиатрии утверждает, что Костя действительно был болен, причем безнадежно…

Я нервно тряхнула головой, как бы стараясь освободиться от настойчиво крутящихся в мозгах мыслей относительно Дины и Кости и их связи с клофелиновым делом. Собакин заметил мое движение и вопросительно замер, глядя на меня. Я же обратила свой взор на Пименова.

— Максим, скажите как человек, хорошо знавший Дину: способна ли она была на какое-нибудь преступное занятие?

Пименов, для которого вопрос оказался совершенно неожиданным, застыл на месте и, как говорится, взял паузу на размышление.

— Ну, знаете… — наконец отошел он от кратковременного столбняка. — А о каком преступлении идет речь?

— Например, о мошенничестве. В отношении мужчин, скажем… Ну…

— Это когда чем-нибудь опаивают, а потом обирают? — живо отреагировал Собакин. — Вы это имеете в виду?

— Да, именно это… — подтвердила я, по-прежнему глядя на Пименова.

Тот, почесав затылок и поиграв бровями, наконец заговорил — немного замедленно, как будто рассуждая вслух:

— Да, она бы пошла на это. Но… если бы ее заставил человек, имеющий на нее неограниченное влияние. Вот так, пожалуй, обстояло бы дело…

— Костя Макарский… — бросил неожиданно имя в ход рассуждений коллеги, снисходительно усмехнувшись, Собакин, слегка подыгрывая Пименову.

— Нет, не Костя, — серьезно ответил Максим. — А такой человек, в которого Дина была бы влюблена… Например, Виктор с год назад. Может быть, в этой роли мог выступить я, если бы откликнулся на ее влюбленность, а потом закрепил бы все это через секс или еще какие-нибудь естественные рефлексы…

— Импринтинг! — выстрелил термином Собакин, с интересом слушавший психолога.

— В общем, только под влиянием извне Дина пошла бы на что-то подобное, — резюмировал Пименов. — В одиночку? Волевых качеств не хватило бы, структура личности не та, много шизоидного элемента… Нет! Абсолютно не вяжется. А что, вы действительно подозреваете ее в таких нехороших вещах? — настороженно поглядел на меня психолог.

Я неопределенно поиграла руками в воздухе, словно говоря, что пока твердых оснований нет, а есть только нечеткие предположения.

Собственно, на этом можно было заканчивать разговор с психологом и психиатром. Они рассказали мне все, что могли и что находилось в их компетенции. Остальное мне нужно откапывать, додумывать и приводить в стройный вид самой.

Я попрощалась с колобком Собакиным, который долго-долго жал мне руку в прихожей, и завезла психолога Пименова домой. А по дороге к себе я попробовала подвести итог разговора: выходило, во- первых, что Костя Макарский действительно был психически больным человеком, взрослым ребенком, и следовательно никак не мог стать организатором преступной группы. Оставалось узнать, откуда у него взялись вещи, которые принадлежали клофелинщице, которую разыскивала милиция? Во-вторых, Костя однозначно не мог быть любовником Дины и следовательно отцом ее ребенка. И нужно было выяснить, кто же на самом деле был этим чертовым отцом! А в-третьих, касается уже Дины. Она-то как раз, по словам Максима Алексеевича, вполне могла быть той самой клофелинщицей. Преступницей-марионеткой. Особенности характера Дины очень для таких дел подходили. Вот только режиссера, ставившего спектакли для этой марионетки, пока что не просматривалось…

После разговора с психологом и психиатром я почувствовала, что мне необходимо отдохнуть. Встреча с представителями этих профессий, беседа о различных отклонениях в человеческой психике сильно утомили меня, вызвали тягостные ощущения на душе. Полученную информацию требовалось «разложить по полочкам», а сил у меня просто-напросто не осталось. Да и поздно уже было — рассталась я с лекарями человеческих душ после десяти часов вечера, а домой добралась ближе к полуночи.

На автоответчике я обнаружила одно сообщение от Леры Павловой — она просила перезвонить. Но я решила отложить разговор с ней на завтра. В конце концов дело только-только еще начало разворачиваться, многие детали следовало обдумать, прикинуть… Сейчас еще мало что было ясно, и в