Будильник на столе тикал и тикал, а мама все не приходила. В окна заглядывали крупные среднеазиатские звезды, от запруды, перегораживающей веселобегущие воды арыка, несло прохладой, а мама все не приходила, и напрасно я вслушивался в застыв­шую ночную тишину, вытягивая шею,— стук ее каблучков я различил бы за километр.

Вчера прямо около остановки бросилась под трамвай неизвестная женщина, я своими глазами видел кровавое месиво и красные лужицы у рельсов — ее свалили на носилки и потащили к машине, а мужчина в белом шел за ними, держа в руках отрезан­ную ногу, большой палец был перевязан, бинт развязался и дрожал на ветру, как белый флажок.

По вечерам в городе орудовали лихие молодцы, грабили и убивали не за понюшку табака, а днем торговали на барахолке краденым. И у нас во дворе собиралась мелкая шпана, играли в карты и лузгали семечки, а мы, пацаны, смотрели на все это с восхи­щением, смешанным со страхом. Мне покровительствовал двадцатилетний главарь с нашивками о ранениях и с золотыми фиксами, я доставал ему жмых и дарил немецкие зажигалки, присланные с фронта отцом; он рассказывал, что среди эвакуированных много богатеев, которые прячут горы золота, и что все это награблено у трудящихся и должно быть изъято.

У мамы не было золота, и будильник тикал и тикал, а она все не шла и не шла, и тогда я начинал молиться, стыдясь своей слабости. Боже, думал я, я не знаю, какой ты, но ты есть, я никогда не буду плохо говорить о тебе, я знаю, что ты очень хороший и добрый и помогаешь людям, сделай так, чтобы мама пришла, чтобы пришла побыстрее, сделай так, чтобы она не попала под трамвай, чтобы ее не тронули, сделай так, Боже, это не так уж много и тебе ничего не стоит, прошу тебя, чтобы мама быстрее пришла.

Так я молился, закутавшись в простыню и вслушиваясь в безмолвие душной ночи, которое изредка разрывал грохот трамвая,— сейчас застучат ее каблучки! — я знал, что веду себя постыдно и недостойно пионера, ибо передовые люди не верят в Бога, этим опиумом облапошивают дураков, но у меня не было выхода: никто не мог мне помочь, а я очень хотел, чтобы она вернулась побыстрее, и готов был на все, лишь бы она пришла.

И раздавались наконец знакомые шаги, и она целовала меня разгоряченными гу­бами, пахнущими ду­ хами, вином и папиросным дымом, и я возмущался, что она задер­жалась, а она зачем–то еще больше укутывала меня в простыню, и я радовался, что она пришла, и забывал о Боге до очередного вечера и новых минут отчаяния, когда меня бросали одного в жестоком мире, где резали людей трамваи и убивали бандиты.

И еще я боялся скорпионов, которые водились в грудах саксаула, сваленного у сте­ны комнаты, однажды один из них залез ко мне в постель, и я проснулся от скользящих по мне щупальцев и заорал на весь дом, а он в отместку укусил меня, и мама быстро сде­лала мне укол с противоядием.

А на следующий день она снова уходила, и я снова ждал и ждал, и молился, уже зная, что Бог мне обязательно поможет…

Я знал, что за ней ухаживал летчик–подполковник, лысый и похожий на щуку, кото­рый недавно ужинал у нас и пил из красивой заграничной бутылки,— он подарил мне вер­блюжий свитер, привезенный из оккупированного Ирана, но я не надевал его. я ненави­дел подполковника и писал отцу на фронт большими закорючками: «Отец, отец, мы по­бедим, мы разгромим фашистских гадов!» — и обещал громить врага примерной учебой и дисциплиной. Но мама снова уходила, и я снова молился, и однажды, когда казалось, что все уже кончено и она никогда не вернется, встал на колени на своей железной кровати, и она тут же вернулась, и я радовался, что научился ее возвращать, и утыкался носом в ее теплую грудь, и просил лечь рядом, и прижимался к ней, и тут же засыпал.

Жизнь крутилась, наплывала и уходила, щекотала нос и гудела морем. Витя шел по улице с дикторшей, предупредительно переводя ее за локоть через лужи. Маня проводил очередное совещание и с пафосом вещал о нерешенных задачах, а Челюсть сидел на­против него за длинным столом, крутил карандаш и одобрительно покачивал головой.

Если он наклонится над пропастью, ты можешь его подтолкнуть; спасибо, друг мой сердечный, за добрый совет, я специально приглашу его погулять по крыше собора святого Павла. Или полюбоваться, как сверкают монеты на дне прозрачного колодца.

— Кажется, он приходит в себя,— услышал я родную речь и не стал приходить в себя, пусть продолжается сон, но он не продолжался, голова разрывалась на части, теплая слизь обволакивала рот и к горлу подступала тошнота.

— Да, он приходит в себя,— повторил мужской незнакомый голос на том же языке.

Я открыл глаза и увидел Матильду и рядом с нею шатена с густыми волосами, сло­жения плотного, с крупным, чуть крючковатым носом и в очках. Я попытался встать и двинул рукой, но обнаружил, что мои запястья скованы наручниками.

— Прошу вас не предпринимать никаких действий, это повлечет за собой непри­ятности,— сказал Евгений Ландер, он же «Конт», вполне дружелюбно,— Все ваши до­кументы находятся у меня. Тут же и ваша «беретта». Зачем, кстати, вы таскаете с со­бой такую громоздкую пушку? Вполне можно обойтись и браунингом. Итак, кто вы такой и как сюда попали?

Я молчал, делая вид, что не понимаю ни слова. Он повторил вопрос, и я ответил по–английски, что ничего не понимаю.

— Ах, я совсем забыл, что вы большой любитель конспирации,— сказал он на пло­хом английском.— Что ж, продолжим наши игры. Итак, Петро Вуколич, гражданин Юго­славии…

— Если у вас все мои документы, то, наверное, ваши вопросы не имеют смысла. И снимите наручни­ки, обещаю вести себя спокойно,— попросил я.

— Только помните, что двери надежно закрыты и я хорошо вооружен,— предупре­дил он и снял наручники.

Я размял затекшие кисти.

— Почему же не имеют смысла? — поднял он брови.— В номере отеля «Шератон», где вы остано­ вились, я обнаружил британский паспорт на имя Джона Грея и удостове­рение на то же имя, выданное Скотланд–Ярдом. Там же в вашем «самсоните» найден баллончик аэрозоля с этикеткой дезодоранта «тобакко». Я опробовал его на кошке, и она тут же подохла. Интересно, зачем мистеру Джону Грею отравляющие вещества и ору­жие?

Накрыли меня классно, заманили дурака Алекса в мышеловку на кусочек вонючего сала, легкомысленный болван, хорошо, что голову не проломили и не пустили плыть по великому Нилу на радость крокодилам! Играл принц Гамлет на флейте, играл и доиграл­ся: сам влез, идиот, в капкан, выслеживал, поил шампанским, дундук, растекался по дре­ву, морочил голову своими фиглями–миглями, а профурсетка оказалась на несколько порядков выше и роль свою провела — что там Сара Бернар! Интересно, как он проник в «Шератон»? Впрочем, на этом восточном базаре любой европеец, более–менее прилично одетый, может попросить ключ у портье — кто помнит в лицо всех клиентов в этом небо­скребе? Классно взяли, ничего не скажешь…

— Ну, если вы настаиваете, моя настоящая фамилия действительно Джон Грей. Я сотрудник детективной фирмы и прибыл сюда для розыска важного преступника,

«Конт» дико захохотал, даже его крупный нос пополз вниз и навис над раскрытым зевом.

— Что же это за важный преступник?

— Не совсем понимаю, почему я должен отвечать на ваши вопросы. Я иностранный подданный и нахожусь под защитой своих законов. Имейте в виду, что я уже был в бри­танском консульстве, и именно сейчас они ожидают от меня телефонного звонка. Если его не будет, то начнутся поиски и у вас будут неприятности.

— Я могу позвонить в египетскую полицию,— заметил «Конт».— Она с интересом отнесется к личности Джона Грея, живущего в отеле по югославскому паспорту. Особенно сейчас, когда в каждом англичанине власти видят шпиона.

— Это ваше дело. Единственное мое преступле­ние заключается в том, что я при­гласил эту даму на ужин.