Мы зашли в ординаторскую, и Мария Николаевна усадила меня в кресло с деревянными подлокотни — ками.

— Пожалуй, да, — сказала я, все еще не придя в себя после туберкулезной палаты. — Я взгляну на историю болезни… Если можно, самую первую — ведь все данные о нем там изложены, наверное?

Мария Николаевна протянула мне карточку.

— Только не уходите, — попросила я. — Вдруг что-то придется уточнить…

Я внимательно просмотрела лицевую часть и прочитала анамнез. Меня поразило одно совпадение — Ростовцев был взят под стражу в 1983 году, то есть тогда же, когда арестовали Беднова! Факты биографии были изложены не очень конкретно — видимо, медикам это было не столь важно — но указывалось, что больной до 1983 года проживал в Москве и работал в лаборатории, имел звание доктора технических наук. Я почти была уверена, что лаборатория Ростовцева находилась именно в том НИИ, где трудился завхозом Беднов. К сожалению, никто не мог подтвердить эту догадку, но я чувствовала, что нахожусь на правильном пути.

Еще в истории болезни было сказано, что родственников больной не имеет и заботиться о нем некому. Видимо, кое-какие деньги у него имелись, потому что, приехав в Курск, он сумел купить себе маленький домик на краю города.

— Да вы не думайте, — сказала Мария Николаевна, когда я обратилась к ней за разъяснениями. — Эти домишки без всяких удобств и стоят копейки — буквально трущобы! Просто крыша над головой…

— А теперь скажите, — попросила я, — кто-нибудь за эти полгода навещал Ростовцева? Только не берите в расчет представителей органов. Ваш главный врач объяснил мне, что эти посетители бывали у него часто. Нет, меня интересуют частные лица, знакомые Ростовцева.

Мария Николаевна задумалась, наморщив лоб, и развела руками:

— Знаете, не припоминаю! Нет, никто не навещал, ни одна душа! — Она вдруг нахмурилась и торопливо добавила: — Хотя постойте! Как раз перед вами был мужчина — такой вальяжный, хорошо одетый… Точно! На днях и был. Просто я забыла, потому что думала — опять из органов, а девчонки потом сказали — какой-то адвокат…

— И больше никто-никто? — настойчиво спросила я. — Ни разу? Подумайте хорошенько!

— Нет-нет, я хорошо помню — не приходил к нему никто… Впрочем, давайте для очистки совести спросим у тети Груши! Это палатная санитарка. Она сто лет тут работает, но память у нее — компьютер! Сейчас я ее позову!

Мария Николаевна живо поднялась и вышла из ординаторской.

Вернулась она через пять минут с толстой, не очень опрятной женщиной в сером халате и косынке, повязанной на голову. На добром лице санитарки отражалось волнение. Она не знала, куда девать руки, и все время теребила халат на необъятной груди.

— Вот, тетя Груша, — весело сказала Мария Николаевна. — Помогите нам вспомнить — к больному Ростовцеву приходил кто-нибудь, пока он у нас лежит? Я имею в виду родню какую-нибудь — кто неофициально приходил, не по делу, а просто проведать?

Тетя Груша бросила на меня робкий взгляд и еще сильнее принялась теребить халат. Лоб ее под косынкой покрылся задумчивыми морщинами.

— Так это, Мария Николаевна! — сказала она певучим озабоченным голосом. — Сразу-то ведь и не припомнишь! К нему многие спервоначалу ходили, но, как ты правильно говоришь, все больше офицально… А так, чтобы по душе… Хотя постой! Как же это я запамятовала, старая дура! — Лицо ее расплылось в торжествующей улыбке. — Было! Вот те крест, было! Приходила к нему бабеночка! Это в самые первые дни было, как он лег только. Всего раз и была! Я почему запомнила, — доверительно обратилась она ко мне. — Женщина эта ему цельный пакет принесла. Гостинцы — ну, там, апельсины, яблочки, бананы, — все как полагается! А он, после как поговорил с ей, пакет этот от себя отодвинул эдак и говорит: «Возьми себе, тетя Груша, мне без надобности!» Ну, я и взяла, потому что поняла, что он от этой женщины ничего брать не хотел! Видимо, драма у них была в личной жизни…

— Молодец, тетя Груша! — сказала я одобрительно. — Сведения у вас действительно бесценные… А подумайте еще — может, вспомните, как эту женщину звали или хотя бы как выглядела она?

Ободренная тетя Груша задумалась еще пуще, а потом сказала с сожалением:

— Нет, касатка, не вспомню, как зовут ее! А на внешность — ничего себе, чистенькая такая и на лицо приятная, годков тридцать пять ей будет… Конечно, такой красавице с таким страшилом неинтересно. Ведь он, Ростовцев, чистый старик восьмидесятилетний, да и тюремщик он, всю жизнь, считай, в тюрьме просидел! Но, конечно, раньше у них любовь была!

— Из чего же вы, тетя Груша, такой вывод сделали? — спросила я.

— А по лицу! — простодушно ответила санитарка. — По лицу-то все видать! Она, как уходила, все губы себе кусала… А потом, знаешь, если у тебя любви к человеку сильной не было, ты его подарки отшвыривать не будешь, потому что никаких таких чувств у тебя на них не будет!

— Да, наверное, так, — сказала я. — Ну, спасибо вам! Это очень важно, что вы нам рассказали. И, говорите, больше эта женщина не появлялась?

— Ни разочка! — подтвердила тетя Груша. — Я это точно знаю! Я всегда тут, и в отпуск-то, почитай, уже годов десять не хожу! — гордо закончила она.

— Ну, а тогда последний вопрос, тетя Груша, — сказала я. — А в городе вы эту женщину никогда не встречали?.. Ну, знаете, как бывает — сама не ожидаешь, а встретишь?

— Не-ет! — покачала она головой. — Точно не встречала. Да и не хожу я никуда! Не те мои годы — ходить!

Собственно, я и не ожидала услышать ничего другого — это было бы слишком большим везением, если бы тетя Груша выложила мне координаты этой женщины.

Но, главное, она существовала, и, возможно, Беднов ее знал. Ведь, судя по всему, любовь, о которой говорила тетя Груша, могла состояться у Ростовцева в те времена, когда он еще был доктором технических наук, а не «тюремщиком». Не по переписке же он нашел эту женщину!

Но выяснить все это окончательно я могла только в Тарасове. Нужно было возвращаться.

Я записала телефоны тубдиспансера, чтобы можно было в любое время связаться с врачами и узнать о состоянии Ростовцева, распрощалась с главным врачом, который, узнав о моем отъезде, сделался необыкновенно доброжелательным и любезным, и отбыла в аэропорт.

Вечером я вылетела в Тарасов.

Эта поездка почему-то здорово вымотала меня. Но в самолете мне так и не удалось уснуть, потому что меня вдруг начали мучить недобрые предчувствия. Мне начинало казаться, что без меня непременно произошло очередное убийство в окружении Беднова.

В принципе, мне до сих пор не удалось разобраться в том клубке, который закрутился вокруг этого сумрачного, волевого и, видимо, не слишком щепетильного человека. Я никак не могла ухватить истинную суть происходящих событий, никак не могла отделить правых от виноватых.

Я вспоминала искаженное отчаяньем лицо Беднова, размозженную голову спецназовца Саши, перемазанного кровью, неподвижного Володю на цементном полу гаража, обтянутый серой кожей череп Ростовцева и никак не могла понять, ради чего все это. Но, видимо, было ради чего, раз так упорно держался Беднов и Макаров терпеливо высиживал в нашем городе, закрывая глаза на кровавую цепочку, которая тянулась совсем рядом, но словно бы совсем не волновала его, а главное, никак не хотел угомониться тот ночной палач, который закрутил всю эту карусель. У меня голова шла кругом от бессилия и неотвратимой беды.

Разумеется, ничего не стоило бы поймать этого стрелка, задействовав всего с десяток оперативников. Но ни Беднов, ни Макаров, ни Гром не пытались сделать даже шага в этом направлении. Беднов боялся, как бы наружу не выплыла его тайна — готов был даже расплачиваться чужими жизнями; Макарова попросту не интересовал убийца — тот ничего не знал, а только пытался узнать и был даже полезен Макарову в