— Да, он человек многогранный, — подтвердил Доули. — Кстати, то же самое можно сказать и о всех присутствующих. — Он хитро посмотрел на меня. — Разумеется, в положительном смысле. Вы тоже удивили меня. То, что мне удалось сохранить присутствие духа и даже добраться до самолета, все-таки имеет некоторые предпосылки — я служил в морской пехоте, да и позже побывал во многих переделках. Но то, что сотворили вы, невольно наводит на некоторые размышления…

— Знаете, — сказала я, многозначительно посмотрев ему в глаза. — Размышлять я не могу вам запретить, но настаиваю, чтобы любые размышления насчет моей персоны вы хранили в самом дальнем уголке мозга, договорились? Я не люблю публичности.

— Я об этом догадался, — медленно сказал Доули. — Можете положиться на меня, слово джентльмена. Тем более, возможно, у нас с вами сходные интересы…

— Интерес у меня один — добраться к своему брату, — отрезала я. — Он и так уже сходит, наверное, с ума от тревоги.

— Да, вероятно, — сказал Доули. — Но все-таки он сейчас в лучшем положении, чем родственники того бедолаги, что спит вечным сном на полу нашего самолета. Вашему брату есть на что надеяться.

— Пока, — заметила я.

Вернулся Мигель и с мрачным видом опустился на сиденье. Автомат, болтающийся у него под мышкой, был похож на детскую игрушку. Мигель обвел нас немного злорадным взглядом и провозгласил:

— Горючее на исходе. Начинает светать. Мы в двадцати милях от Аякучо. Пилот говорит, что попробует посадить машину на маисовое поле. Это единственная и последняя возможность, поэтому нам осталось совсем немного, чтобы привести в порядок свои земные дела… — Он коротко хохотнул, весьма довольный своей шуткой и, сунув руку в боковой карман пиджака, достал оттуда короткую сигару и зажигалку.

Репортер покосился на зажигалку с затаенной завистью, но не шелохнулся. Его неожиданно выручил не кто иной, как сам сиятельный Ортега. Словно проснувшись, он посмотрел по сторонам каким-то необычным смиренным взглядом и тоже достал из кармана своего золоченого пиджака изящную пачку с тонкими сигарами. Поднявшись со своего места, он церемонно предложил сигары всем поочередно. Раненый юноша и я отказались. Доули и Быков испытывать судьбу не стали и приняли подношение. Правда, из дрожащих рук Валентина Сергеевича сигара тут же выпала и закатилась в какую-то щель. Ортега слегка усмехнулся и вернулся на свое место. Мигель поднес ему огня, а потом прикурил сам. Наконец он небрежно перебросил зажигалку Доули.

Салон наполнился табачным дымом, который, впрочем, быстро сдувало ветром, рвущимся из иллюминаторов. Как я догадывалась, мужчины испытали огромное облегчение — теперь они спокойно могли смотреть смерти в глаза. Мы с некурящим Валентином Сергеевичем были лишены даже такой немудрящей поддержки. Другое дело, что смысл всех речей ускользал от моего земляка, и вряд ли его в этот момент беспокоило будущее. Он все еще терзался недавними воспоминаниями.

Между тем за бортом самолета действительно посветлело. Обернувшись к уцелевшему иллюминатору, я посмотрела наружу. Зрелище было поразительное — повсюду, насколько ухватывал глаз, расстилалось море дикой растительности. Переплетенные кроны тропических деревьев сочились седыми струйками испарений, которые, сливаясь, превращались в клубящиеся полупрозрачные облака, стелющиеся до самого горизонта. Грозно выступающие вдалеке горные цепи тоже тонули в сером мареве. Все это казалось каким- то диковинным видением. Глядя на раскинувшийся под нами пейзаж, я не представляла, где здесь можно посадить самолет. Даже такой дырявый, как наш.

Однако у пилота были, по-видимому, свои соображения на этот счет. С упорством обреченного он продолжал тянуть машину одному ему известным маршрутом, постепенно приближая ее к земле.

Наверное, что-то все-таки не сошлось в его расчетах, потому что вдруг из-под днища — буквально под нашими пятками — раздался леденящий душу треск и скрежет. Самолет шатнуло. Мы все побледнели и инстинктивно вцепились руками в сиденья.

К счастью, треск так же внезапно оборвался, самолет выправился, но зато в иллюминаторах замелькало что-то зеленое, серое, бесформенное и угрожающее. Мне показалось, что весь мир вокруг встал дыбом.

Потом опять затрещало, засвистело, и сильнейший удар сбросил нас со своих мест. Сильно стукнувшись плечом о какую-то переборку, я полетела на пол. В глазах потемнело.

А самолет тем временем, вспахав маисовое поле стальным брюхом, замер на самом его краю, выглядывая из уцелевших зарослей кукурузы, как диковинное, смертельно раненное чудовище.

Минуту или две никто из нас не шевелился. Трудно было понять, живы мы или уже нет. Потом я села и осмотрелась — в иллюминаторы вползал зыбкий серый свет утра. Душный воздух с запахами свежей растительности, машинного масла и ржавого железа казался липким и густым, как патока. У меня немилосердно болело ушибленное плечо, а еще левое колено. Мой брючный костюм выглядел так, словно я ползала в нем по свалке. Манжеты блузки покрылись пятнами. Сознание того, что я выгляжу как обитательница трущоб, причиняло мне муки едва ли не большие, чем физическая боль. То, что спутники выглядят не намного лучше, было слабым утешением.

Рядом со мной кто-то зашевелился и выругался вполголоса, и я увидела отливавшее темным золотом плечо и вороненую прядь, упавшую на смуглое лицо. Ортега сел и, болезненно морщась, принялся себя ощупывать. Удовлетворившись результатами осмотра, он встал и подал мне руку. Поднявшись с его помощью, я прежде всего нашла белокурого юношу — он был без сознания, сквозь повязку проступила кровь. Пока я пыталась привести его в чувство, поднялись на ноги все остальные. Из кабины вышел и пилот — он оказался полным, почти лысым человеком с большим кривым носом и безразличными голубыми глазами.

Остановившись посреди салона, он громко и отчетливо сказал, ни к кому персонально не обращаясь, словно размышляя вслух:

— Они заплатили мне хорошие деньги и сказали, что повезут груз на побережье. Речь шла о нескольких ящиках! Я ждал их на следующее утро, но машина у меня была готова с вечера — если хочешь заработать деньги, то готовишь все заранее. Я уже спал, когда они вошли и сунули мне под нос револьвер… А что бы вы сделали на моем месте? Теперь я разорен! — Он замолчал и, ни на кого не глядя, направился к люку.

Громадный Мигель, которого по инерции отбросило к самой переборке, тоже уже поднялся и подошел к нам. Его стальной костюм был покрыт ржавчиной, пиджак лопнул по швам.

— Выбираемся, сеньор Ортега? — спросил он.

— Разумеется! — сердито отозвался наркобосс. — Или ты решил, что я буду сидеть в этой мышеловке, пока не испекусь, как тортилья?

Люк уже был открыт, и мы один за другим попрыгали на землю. Очухавшемуся Анхелу помог спуститься англичанин. Он же подхватил юношу под руки и повел туда, где виднелся просвет среди маисовых зарослей. Остальные потянулись за ними.

Теперь я смогла в полной мере оценить все прелести тропического климата. Солнце только начинало подниматься, но уже стало невероятно душно — воздух, насыщенный испарениями и терпким запахом перемолотой листвы, затруднял дыхание. Отроги высоких горных хребтов, что окружали со всех сторон долину, были покрыты буйной растительностью тусклого зеленого цвета. Солнечные лучи тоже казались тусклыми — пробиваясь сквозь плотный серый воздух, они наполняли его неярким лимонно-желтым свечением. Все это слишком мало походило на рекламные открытки и больше напоминало грандиозную парилку. Больше всего сейчас мне хотелось залезть под прохладный душ.

Рядом со мной шагал Валентин Сергеевич. Он пошатывался при ходьбе и беспрестанно утирал рукавом потеющее лицо. Его бледные щеки покрылись синеватой щетиной, глаза покраснели и слезились. Выглядел он человеком, который в этой жизни потерял уже все, даже надежду.

— Знаете, Юлия, — вдруг сказал он с отчаянием, не глядя на меня. — Я, кажется, уже не хочу работать в этой стране. Я сыт ею по горло. Вы видели, как этого беднягу вышвырнули из самолета? Это чудовищно!

Это было не совсем то, что мне хотелось бы от него услышать. Конечно, хорошо, что блудный сын осознал свои ошибки, но, если он спасует, моя поездка потеряет смысл — когда еще мы дождемся следующего набора судостроителей?