кокетливо выпущенный из гладкой прически завиток. – И еще она слишком наивная. Я бы на ее месте эту Варвару на работу вообще не взяла!

– Почему это? – удивилась я.

– Потому что она припадочная! С детьми сюсюкает, а на воспитателей набрасывается. Один раз меня чуть не ударила.

– За что?

– А я откуда знаю? – капризно скривила губы Сокольникова. – Что-то ей взбрело в голову... Она же одинокая совсем, у нее даже мужика нет! Вот и бесится. Ада ее хвалит: дескать, она всю себя детям отдает. А кому ей еще себя отдавать-то? Она, может, и рада была бы кому отдаться, да только никто не берет, – и она рассмеялась каким-то злым, неискренним смехом.

– И тем не менее вы уверены, что она задушила мальчика, – напомнила я. – При том, что всю себя отдавала детям.

– Я же говорю, у нее с головой не в порядке. И с нервами тоже. Конечно, перезрелая девица, живет, как старуха, без мужика, не ходит никуда... Тут у кого угодно крыша поедет. А кто виноват? Сама виновата! Одевается, как монашка, ведет себя так же... Сколько раз мы на праздники сбрасывались, так она хоть бы рубль дала – никогда! Вечно отказывается. А чего отделяться от коллектива-то? Так никогда отношения не сложатся. Да я вам больше скажу – она нам всем завидовала просто! У остальных-то все в порядке: у кого семья, дети, мужья, у кого любовники. А она вечно одна, зачуханная и убогая. Ох! – Валерия Георгиевна покачала головой. – Хотя мне ее, признаться, жалко было. Ну что себя заживо хоронить в ее-то возрасте? Мне бы сейчас ее годы – о-о-ой!

В этом последнем протяжном «о-о-ой» прямо-таки слышалось: «Вот уж я бы оторвалась на полную катушку!»

«Странно, что женщина с таким складом характера выбрала для себя работу воспитателя, – подумалось мне. – Коллектив сплошь женский, да еще и дети...»

– А у вас самой дети есть? – поинтересовалась я.

– Дочь, – коротко ответила Сокольникова. – Взрослая уже, пятнадцать лет.

– Валерия Георгиевна, расскажите, пожалуйста, о той ночи, когда произошла трагедия, – попросила я.

– Да про ночь-то и рассказывать нечего, все, как обычно, – быстро проговорила Сокольникова. – Все уже утром выяснилось, уже когда и заведующая, и другие воспитатели пришли. Я уже домой собиралась, сменщица моя пришла, директриса явилась, а тут вылетает Никишина с бешеными глазами и орет: «Кошмар! Ужас! Сережа умер!» До сих пор помню, как она завывала, у меня аж мороз по коже прошел. – Сокольникова передернулась. – Ну, естественно, мы побежали, проверили – действительно мертвый, холодный уже совсем. Милицию пришлось вызывать, хотя Ада до последнего тянула, все тряслась. Приехали, всех опрашивали, все осматривали... Я домой только к вечеру попала, и это после суток работы!

– И тогда вы не заметили в поведении Варвары Михайловны ничего необычного?

– Да нет, – глядя в сторону, ответила Валерия Георгиевна. – Она вообще со странностями, так что... Да и не до нее всем было, всех смерть Губанова взбудоражила. Это я уж потом, дома, прикинула, что кому же, кроме нее...

– А ночью вы ее видели?

– Да, она спала на кушетке, я мимо проходила, в туалет.

«Если Никишина действительно задушила мальчика, то при ее взвинченных нервах ей трудно было до утра сохранять спокойствие и молчание. Да еще и спать. Или она сама не знала, что задушила его, и поняла это только утром?»

– А что вы можете сказать про Сережу Губанова?

– Да мальчишка как мальчишка! – отмахнулась Сокольникова с какой-то досадой. – Ну, любил пошалить – а кто не любит? Ему же девять лет всего было! Простительно для ребенка. Господи, они же дети, тем более брошенные, надо же с пониманием относиться, с лаской, – и Сокольникова улыбнулась.

Улыбка показалась мне натянутой, и вообще, по тону, с каким она сама разговаривала с детьми, у меня не создалось впечатления, что Валерия Георгиевна переполнена к ним таким чувством, как ласка. Она просто выполняла свою работу – может быть, и исправно, но без души. И вообще, я была уверена, что Сокольникова неискренна со мной. В чем-то она явно кривила душой, не высказывала своего настоящего мнения, и делалось это, видимо, в угоду себе. Только чего ей за себя-то опасаться? Только потому, что она была дежурным воспитателем в ту ночь и не уследила за ребенком? Но их функции с Никишиной были разграничены, и вообще, понятно, что в первую очередь будут отвечать непосредственный виновник и заведующая. И все же Валерия Георгиевна явно что-то скрывала. И вытянуть из нее правду, по крайней мере сейчас, было невозможно. Почувствовав, что я ей не доверяю, она сейчас или станет отвечать односложно, или вообще пойдет врать напропалую – попробуй потом отличить зерна от плевел.

– Вы знали о том, что Сережу хочет забрать отец? – спросила я.

– Знала, конечно, – пожала плечами Сокольникова. – Только не очень-то я в это верила.

– Почему?

– Да потому что кому это надо – с чужим ребенком возиться? Это я про его теперешнюю жену говорю. Зачем ей это? Я была уверена, что она его все равно переубедит забирать Сережу. Не лаской, так хитростью или угрозами – женщина же всегда своего добьется, верно?

Вот сейчас она была сама собой, абсолютно искренней, в этом я не сомневалась.

– А вы разве знакомы с его женой?

– Откуда же мне быть с ней знакомой? – воскликнула Сокольникова. – Она ведь живет в Санкт- Петербурге! Я просто представляю, как повела бы себя на ее месте любая женщина.

Я не стала спорить и спросила:

– Можно мне сейчас поговорить с тем мальчиком, который лежал с Сережей в изоляторе?

Сокольникова чуть отдернула левый рукав блузки и взглянула на изящные часики.

– Можно, у них уже закончились занятия. Средние и старшие классы у нас учатся в первую смену, а младшие – во вторую, – пояснила она. – Вас проводить к нему?

– Да, пожалуйста, – попросила я.

Мы отправились вниз по лестнице. По дороге я спросила Валерию Георгиевну, как она может охарактеризовать этого воспитанника, но та ответила, что работает в младшей группе и старшеклассников знает только в лицо. Я приняла ее отмазку, решив не настаивать.

Андрей Никифоров оказался сероглазым и темноволосым мальчишкой, не очень высоким, но стройным, с коротким ежиком на голове. Мы застали его в столовой, где он с удовольствием допивал компот из сухофруктов.

– Никифоров, ты пообедал? – спросила Валерия Георгиевна.

– Да, – ответил пацан.

– Тогда сдай стакан и побеседуй с Татьяной Александровной, она из милиции, – заявила Сокольникова, оставаясь стоять рядом со мной.

– Спасибо, вы мне больше не нужны, – улыбнулась я.

На лице Валерии Георгиевны выразилось сомнение, связанное, как я подумала, с тем, стоит ли оставлять воспитанника наедине с моими вопросами. Потом она все же кивнула и, быстро повернувшись, пошла к лестнице. Я решила, что она сейчас пришлет сюда Аделаиду Анатольевну, и не ошиблась. Но пока заведующая прибыла из своего кабинета, я успела задать Никифорову несколько вопросов. Парень, чувствовалось, был не очень-то рад этому разговору. Он нахмурился, смотрел в пол и отвечал неохотно.

– Андрей, тебе нечего бояться, – начала я самым мягким тоном, на который была способна. – Расскажи мне о той ночи, когда умер Сережа Губанов.

– Да я спал, – сказал Никифоров. – Мне лекарства давали, я с них каждую ночь спал как убитый.

– Хорошо, тогда расскажи, что происходило вечером, перед сном?

Андрей еще больше нахмурился.

– Да ничего особенного. Воспитатели стали всех спать укладывать, а Губанов никак не хотел ложиться. А я уже лекарство выпил, и у меня глаза слипались. Я еще сказал ему, мол, будешь шуметь – уши оборву. А